#Издержки изоляции, или Лето 2020, которого не было - Ирина Борисовна Оганова

У Ильяса ком в горле, аппетит мгновенно пропал.

– Мам, давай чуть позже. Не хочу ничего… Полежу немного.

Мадина принялась уговаривать, что только за стол сядет – распробует всё, не оторвать будет. Он так за стол и не сел. Принял душ, заперся у себя, выключил свет и улёгся в приготовленную мамой свежую постель. Наушники, любимый плей-лист… Закрыл глаза и стал вспоминать Марию – босую, в длинном смешном халате до пят. Не выдержал – набрал её номер.

– Как ты? Что делаешь? – Голос у Ильяса тихий, вымученный.

Мария хотела его отчитать, что не делается так: прилетел – будь добр, сообщи. Почему она должна вечно в инете узнавать?! Эгоизм это чистой воды, и она не согласна терпеть такое отношение. Промолчала, спокойно рассказала, как гуляла по заснеженному городу, как долго стояла на Дворцовом мосту…

– А у нас плюс восемь.

– И солнце зимой бывает?

– Конечно! Это же Кавказ! Не помнишь, я тебе фотки с гор присылал?

– Так то в горах.

– У нас, Мария, кругом горы… Скучаю я по тебе нечеловечески!

– И я, Ильясик… Сегодня стою на мосту, так на душе тяжко. Ты уж береги себя, неспокойно мне…

«Это ей от меня такое состояние передаётся. Всё чувствует… Эх, милая моя… Как же сказать тебе?! Язык не поворачивается. Лучше бы никогда не знал я тебя, Мария!»

Наутро Мадина побежала в парикмахерскую, волосы подкрасить, маникюр освежить.

– Ильяс, может, ты тоже немного волосы подровняешь? И побриться не мешает. Ахмед, посмотри, всегда гладковыбритый ходит, значит, и его уважить надо. Костюм я тебе отпарила, рубашку белую отутюжила. Как ты думаешь, галстук уместен будет или очень официально?

– Мам, мы слово брать идём, а не на свадьбу. До свадьбы ещё ого как далеко!

– Костюм всё равно надень. Так солидней. Сразу видно, серьёзный человек в дом пришёл.

Ильяс закатил глаза и, шаркая тапочками, опять пошёл в свою комнату, лёг и закрыл глаза. «Притворюсь мёртвым! Фиг с места сдвинусь. Пусть что хотят со мной делают – умер!»

К двум часам дня Ильяс был готов, в коридоре его поджидала мама с букетом цветов для будущей невесты и торжественно-тихий Расул в таком же строгом тёмно-синем костюме, в белой рубашке, как и сын.

– Вы что, из одного ансамбля?! Не могли как-нибудь по-разному одеться?

Расул молча выслушал критику, скрылся в спальне и вернулся в чёрном галстуке в синюю полоску. Что-что, а вкус у Расула Мусаевича был отменный, многим в клинике задавал тон, как должен выглядеть настоящий мужчина.

– Мам, мне пойти повязать красный галстук для контраста с папой? Или так норм?

– Нашёл, когда шутить! День такой ответственный, а ты всё хиханьки да хаханьки.

– А в чём серьёзность-то? Мы слово брать, а они что, не дадут? Сама же говорила, что Джамиля в меня с детства влюблена.

– Джамиля – это Джамиля! Её никто и не спросит. Главное, чтобы Ахмед добро дал.

Встреча была назначена в доме отца Ахмеда. За столом сидела семья Ильяса во главе с Мадиной, Ахмед с Умой и Джамилей, её брат Гаджи и сам пожилой хозяин дома. Джамиля не поднимала глаз, волновалась, но по выражению лица было заметно, что довольна и вся светится от счастья. Ильяс, наоборот, – хмурый и отстранённый и с одним желанием, чтобы поскорее всё закончилось, слишком неловко он себя чувствовал под пристальным взглядом Гаджи. Брат Джамили явно изучал Ильяса, и на его лице читалось недоверие, словно он что-то знает о Марии и весь этот спектакль ему не по душе.

Обряд был совершён, Ахмед с Умой дали слово семье Ильяса, предстояло назначить день сватовства, когда жених дарит невесте кольцо, и только после этого планировать поход в мечеть и дату свадьбы, которую хорошо бы справить летом. Семья Джамили настаивала на сватовстве в середине марта, но тут вмешалась Мадина. Она твёрдо была уверена, что тянуть нельзя, и, не советуясь с Ильясом, поведала, что, к сожалению, в марте да и в апреле не получится:

– После учебного отпуска сыну на работе вряд ли дадут свободные дни. В России не понимают, что такое сватовство и почему надо по этому поводу отпускать сотрудников. Вот если на свадьбу, другое дело. Так что девятнадцатое февраля – для нас самая удобная дата; сосватали – и поедет Ильяс двадцатого в Москву, как и положено.

У Ильяса лицо стало, будто зачитали ему смертный приговор и прямо сейчас поведут на эшафот. Мадина не выдержала и больно ущипнула его под столом. Ильяс ойкнул от неожиданности, извинился и коршуном глянул на мать. Все всё поняли, и наступила тягостная пауза, которую тут же заполнил изобретательный Расул. Он рассказал, как его мама была против Мадины и, когда он с отцом шёл брать слово, сослалась больной, но перед этим спрятала по одному ботинку из каждой его пары. Отцовские надеть не мог, у того ножка миниатюрная, как у девушки, едва тридцать восьмой, а у него сорок четвёртый полный будет. Пришлось из чего было собрать пару – получилось смешно: один ботинок к другому совсем не подходил.

– Мама наивно предполагала, что родители Мадины, как увидят такое, сразу мне откажут. А они даже на обувь не взглянули, заболтал я их в тот день капитально!

После рассказа Расула все долго смеялись, особенно Ахмед.

– Пап, это так на самом деле было с ботинками или ты на ходу придумал? – спросил Ильяс, как только они вышли.

– Нет, конечно, сынок. Придумал. Вдруг они решили бы, что ты против своей воли Джамилю в невесты берёшь? По тебе не слишком было заметно, что радуешься. Это Джамиля от счастья, что за тебя замуж выходит, чуть в пляс не пустилась! А ты сидишь понурый, словно не понимаешь, зачем тебя сюда притащили. Ещё и мать отколола номер!

– Ничего себе ты баснописец!

– А то ты не знал! – вмешалась Мадина. – Ещё тот жулик! Главврач больницы называется, уважаемый человек!

– Так это твои же слова – «Что хорошо для нашего Ильясика, всё правильно!» Вот я сегодня за Ильясика и за тебя отдувался. А то провалили бы всё.

«Лучше бы провалили!» – подумал Ильяс и вздохнул.

Расул всё понял: «Есть у него кто-то. Есть! Не знаю, в Питере, в Москве, но есть, и очень сын по этому человеку сохнет».

У Ильяса началась подготовка к экзаменам, и он отключил все мысли, связанные с предстоящим сватовством, будто ничего подобного в его жизни не ожидается. Правда,