Дни убывающего света - Ойген Руге

Наконец наступила новогодняя ночь. Деревенские мужчины целый день перекрикивались, разгружая кофе. Потом им выплатили зарплату. Около трех все были пьяны, а уже в шесть — в отключке. В деревне стало тихо. Ни малейшего движения, никого не видно. Как и каждый вечер, Шарлотта и Вильгельм разожгли огонь из дров, которые за пару песо им собирал мосо[4].

Темнело рано, вечера были длинные.

Вильгельм курил.

Огонь потрескивал. Шарлотта делала вид, что рассматривает летучих мышей, которые, как кометы, мелькали в свете огня, беззвучно пролетая над ним.

В двенадцать они выпили шампанского из бокалов и каждый съел свои виноградины — по местному обычаю в ночь нового года нужно съедать двенадцать виноградин. Двенадцать желаний, по одному на каждый месяц.

Вильгельм съел все разом.

Шарлотта первым делом загадала, чтобы Вернер был жив. За это она съела сразу три ягоды. Курт был жив, она недавно получила от него письмо. Он оказался где-то на Урале, причины в письме назвать не мог, уже женился там. И только от Вернера ничего. Несмотря на все старания Дрецки. Несмотря на запрос о розыске через Красный Крест. Несмотря на заявления, которые она подавала в советское консульство, первое — еще шесть лет назад:

— Сохраняйте спокойствие, гражданка. Всё идет своим чередом.

— Товарищ, я — член Коммунистической партии и единственное, о чем я прошу, это узнать, жив ли мой сын.

— То, что вы — член партии, не означает, что у вас есть какие-то привилегии.

Свиное рыло. Пусть тебя расстреляют. Она раздавила виноградины во рту.

А еще лучше Эверта и Радована — по одной ягодке за каждого.

Еще одна виноградинка ушла на то, чтобы перезагадать наказание на тиф, излечимый тиф. Еще ягода, чтобы распространить эпидемию тифа на жену Эверта Ингу, ставшую недавно главным редактором.

Осталось всего три ягоды. Надо экономить.

Десятая: за здоровье всех друзей — а кто они?

Одиннадцатая: за всех пропавших без вести. Как и каждый год.

А двенадцатая… она раскусила ее просто так. Не загадав ничего. Как-то так получилось.

Да и бессмысленно, впрочем. Уже пять лет подряд она загадывала в наступающем году вернуться в Германию. Но это не помогало, они всё еще сидели здесь.

Они сидели здесь, в то время как там, в новом государстве, шло распределение должностей.

Спустя два дня они вернулись на самолете в Мехико. В среду было совещание редакции, как всегда. Вильгельм, хоть и исключенный из руководства группы, сохранил свои прежние функции в «Демократише Пост»: он вел счета, заведовал кассой, в авралы помогал распространять выпуск, сократившийся до пары сотен экземпляров.

Но и Шарлотта чувствовала себя обязанной принять участие в совещании. Оно проводилось всего раз в неделю и было непонятно, не окажется ли оно одновременно и партсобранием. Чем меньше становилась группа, тем больше всё смешивалось — партячейка, редакционный совет, управление.

Их осталось семеро. Трое из них были «руководством». То есть двое, с тех пор как отстранили Вильгельма.

Шарлотте было трудно высидеть совещание, она скрючилась на дальнем конце стола и едва могла смотреть Радовану в глаза. Инга Эверт несла чушь, она даже не знала, какой ширины бывает полоса набора, путала колонку и сигнатуру, но Шарлотта подавляла в себе любое желание вмешаться или выступить с предложением, а в статье, которую ей дали на корректуру, она намеренно пропустила опечатки, чтобы товарищи в Берлине увидели, до какого уровня опустился журнал, с тех пор как ее убрали с поста главного редактора.

Из-за «нарушения партийной дисциплины». Так что Шарлотта не видела иного пути, как самой отправить на имя Дрецки докладную записку. Ее «нарушение партийной дисциплины» главным образом состояло в том, что восьмого марта, в женский день, она дала заметку про новый закон ГДР о равноправии, несмотря на то что большинством ее предложение было отклонено как «неинтересное». Вот и весь скандал.

К тому же, она добавила, что в вопросе о мире Эверт занимает «пораженческую позицию», а Радован в особенно чувствительном для политической работы в Мексике еврейском вопросе (а «Демократише Пост» по-прежнему читало много состоятельных евреев) идет против линии, которую заложил Дрецки, будучи в Мексике.

Она поступила нечестно и знала это. Но честно ли было упрекать ее в «нарушении партийной дисциплины»?

— Ты можешь до начала февраля написать что-нибудь для раздела культуры? — раздался голос Радована.

— На полторы стандартные страницы, региональную специфику.

Шарлотта кивнула и чиркнула что-то в свой календарь. Значит ли это, что для политического раздела она уже недостаточно благонадежна?

Вечером она принимала ванну, что стало практически привычкой в дни совещания редакции. В четверг и пятницу она давала уроки английского и французского, по три урока. Между прочим, зарабатывая за эти два дня больше, чем Вильгельм за неделю работы в «Демократише Пост».

Всё остальное время, до возвращения Вильгельма, она качалась в гамаке среди сада на крыше, куда служанка приносила ей орешки и манговый сок, листала книги о доколумбианской истории — для статьи в раздел культуры: предлог, который от нее никто и не требовал.

По выходным Вильгельм, как обычно, читал «Нойес Дойчланд», всегда приходившую из Германии большой связкой и с двухнедельным опозданием. Так как он не говорил ни по-испански, ни по-английски, «НД» была его единственным чтивом. Он читал каждую строчку и погружался в газету до позднего вечера, прерываясь лишь ради двух получасовых прогулок с собакой. Шарлотта занималась хозяйством: обсуждала с Глорией, служанкой, меню на неделю, просматривала счета и поливала цветы. Уже долгое время она выращивала на террасе «царицу ночи». Она купила ее много лет назад, с противоречивой надеждой, что никогда не увидит ее цветения. В понедельник рано утром Вильгельм унесся в типографию, а Шарлотта позвонила Адриану и договорилась с ним о встрече ближе к обеду.

Адриан уже давно собирался показать ей гигантскую статую Коатликуэ. Он часто рассказывал ей об ацтекской богине Земли, она уже видела ее фотографию: чудовищное создание. Лицо ее состояло из двух змеиных голов в профиль, расположенных так, что от каждой змеи на нем было видно по одному глазу и по два зуба. Из лона выглядывала черепообразная голова ее сына Уицилопочтли. На шее висела цепь из отрубленных рук и вырванных сердец — символ ритуальных жертв древних ацтеков.

Ее нашли более ста пятидесяти лет назад при раскопках мостовой на площади Сокало, поведал Адриан, неспешно попивая кофе и разглядывая Шарлотту, как перед экзаменом. Она впервые была в университете. Всё, даже кофейные чашки в кабинете Адриана, казалось ей священным.