Дни убывающего света - Ойген Руге

в послевоенной Германии — например, швейцарскую переносную печатную машинку (пусть и без буквы «ß»), два сервиза невероятно практичной посуды из твердой пластмассы, тостер, много хлопковых покрывал с индейскими орнаментами, пятьдесят банок также очень практичного Nescafés, пятьсот сигарет, кроме того много одежды, по их мнению, подходящей как к климату, так и к их новому общественному статусу. Вместо легких воздушных вещей Шарлотта примеряла блузки с глухим воротником и строгие костюмы серых тонов. Она сделала перманентную завивку и купила простые, но элегантные очки, тонкая черная оправа которых придавала ее лицу убедительную строгость — когда она перед зеркалом примеряла выражение лица директора института.

Так, хоть и в старой одежде, но в новых очках и с новой прической, она еще раз — последний — встретилась с Адрианом. Они, как и раньше, пошли в маленький ресторанчик в Такубайя, единственный недостаток которого заключался в том, что рядом было советское консульство. Адриан заказал два бокала белого вина и chiles еп nogada[5] и, не дождавшись еды, спросил Шарлотту, знает ли она, что Сланский приговорен к смертной казни.

— К чему это ты? — спросила она.

Вместо ответа Адриан добавил:

— И еще десять человек, из-за сионистского заговора.

Адриан положил на стол «Геральд Трибьюн».

— Прочти, — сказал он.

Но читать Шарлотта не захотела.

— Вот здесь как раз доказывается, — сказал Адриан, барабаня указательным пальцем по газете — что ничего не изменилось ни на каплю.

— Ты не мог бы говорить потише, — попросила Шарлотта.

— Ну вот, — сказал Адриан, — ты уже сейчас боишься. Что же будет по ту сторону океана?

Принесли заказ, но у Шарлотты пропал аппетит. Несколько минут оба сидели, не прикасаясь к своим фаршированным chiles en nogada. Затем Адриан сказал:

— Коммунизм, Шарлотта, похож на верования древних ацтеков. Он кровожаден.

Шарлотта схватила свою сумочку и выбежала на улицу.

Спустя пять дней они поднялись на борт корабля, который увозил их в Европу. В тот самый момент, когда отдавали швартовые и палуба под их ногам слегка, пожалуй, лишь на миллиметр, поддалась, у нее подкосились ноги, и ей пришлось приложить особое усилие, чтобы удержаться за поручни. Приступ, незамеченный Вильгельмом, прошел через минуту. Побережье растаяло в тумане, корабль отдался океану и, вычерчивая за кильватером прямой, как стрела, след, начал свое плавание. Поднялся свежий ветер, на палубе звенели натянутые ванты, и вскоре они были окружены бесконечной серостью, уходящей за горизонт со всех сторон. Дни стали длинными, ночи — еще длиннее. Шарлотте плохо спалось, ей снился один и тот же сон, в котором Адриан ведет ее по подземному музею, а когда она просыпалась, то заснуть снова уже не могла.

Часами лежала она в темноте, прислушивалась к качке корабля, ощущала, как его стать дрожит от борьбы с порывами ветра. «И еще десять человек», — сказал Адриан. Почему она не прочитала хотя бы имена. Вопросы. Что Курт делает на Урале? Почему Красному Кресту спустя столько лет не удалось разыскать Вернера? Она была плохим товарищем. Ее разум, если честно, всё время нарушал партийную дисциплину. А теперь и тело чуть не нарушило ее.

Днем она пряталась от Вильгельма и пыталась навести порядок в мыслях. Кем бы она была сегодня, если б не партия? Художественная штопка и глажение белья — вот чему она научилась в школе домоводства. И по сей день она художественно штопала и утюжила бы белье для господина обер-штудиенрата Умницера, который изменял бы ей со своими ученицами, и по сей день ей бы пришлось мириться с надменностью свекрови и сердиться, что госпожа Пашке заняла ее бельевую веревку, если б в ее жизнь не вошла, вместе с Вильгельмом, коммунистическая партия. В компартии она впервые испытала уважение и признание. Только коммунисты, которых она поначалу принимала за каких-то бандитов — ребенком она всегда представляла их врывающимися в дома и сминающими заправленные постели, так как мать рассказывала ей, что коммунисты «против порядка» — только коммунисты распознали ее таланты, оплатили обучение иностранным языкам, доверили ей политические задачи; и в то время как Карл Густав, на учебу которого в художественной академии мать экономила самым варварским способом — Шарлотта и сейчас вспоминала с горечью, как ради экономии газа ее приставляли караулить чайник со свистком и как мать ударила ее по затылку разделочной доской, когда она не успела вовремя, то есть до свистка, повернуть кран — в то время, как Карл-Густав потерпел крах как художник и погряз на гомосексуальном дне Берлина, она, окончившая всего лишь четыре класса школы домоводства, возвращалась сейчас в Германию, чтобы возглавить Институт иностранных языков и литературы, и единственное, от чего ей было больно: мать не могла видеть этого триумфа, она не могла послать матери коротенькое письмо, подписанное «Шарлотта Повиляйт. Директор института».

Но потом снова наступила ночь. Корпус корабля пробивался сквозь тьму, и стоило Шарлотте заснуть, как тут же появился Адриан и повел ее извилистыми подземными ходами, в конце которых ее поджидало что-то ужасное… Она проснулась от собственного крика.

Тем временем, казалось, Вильгельму день ото дня становилось всё лучше и лучше. Вот еще недавно, по ту сторону океана, он страдал от бессонницы и жаловался на плохой аппетит. Но чем меньше ела Шарлотта, тем больше, казалось, разыгрывался аппетит у Вильгельма. Он хорошо спал, долго, даже при самой отвратительной погоде, гулял по палубе и сердился, возвращаясь в своей насквозь промокшей, но хорошо держащей форму тартановой шляпе, что Шарлотта всё время торчит в каюте.

— У меня морская болезнь, — отвечала она.

— На пути в Мексику у тебя не было морской болезни, — возражал Вильгельм.

Он, который все двенадцать лет на каждой вечеринке стоял как забытая прогулочная трость, до последнего дня не мог прочитать ни одной вывески на испанском и звал на помощь Шарлотту, если с ним заговаривал полицейский, теперь оказался вдруг знатоком и любителем Мексики, развлекал компанию за капитанским столиком действительно удивительными случаями из жизни, и хотя — с гамбургских времен Lüddecke Import Export — он всегда говорил загадками и намеками, вскоре все были убеждены, что он проделал путь от одного океанского побережья до другого на лошади, что в Пуэрто-Анхель он с каноэ ловил акул и лично разыскал заросший джунглями храм майя в Паленке… — покуда Шарлотта макала сухарики в ромашковый чай.

Ледяной ветер, которым их встретила новая Германия, казалось, не доставил Вильгельму ни малейшего беспокойства. С прямой спиной, рука на шляпе, он шагал по гавани так целенаправленно, будто прекрасно ее знал. Шарлотта семенила