Обагренная кровью - Николай Ильинский

произносил председатель колхоза, сильно похудевший и заросший жесткой щетиной. — Вы видите, что творится! — показывал он здоровой рукой на дорогу с бесконечными обозами, которые двигались недалеко от последнего скирда пшеницы. Прокофий Дорофеевич держал в почерневших пальцах увесистые колосья с плотно налитыми янтарными зернами, подносил их к носу, втягивал в себя хлебный аромат и сокрушенно качал головой. — В каждом зернышке наши бессонные ночи, наш труд, наш пот, — почти стонал он, — и кому все это достанется? Немчуре проклятой! Фашисты — не люди, а зверье…

Бросить бы под ноги, затоптать в землю, а он все продолжал бегать по полям с ручьями пота по впалым щекам, спотыкался о стерню, ругался матом и просил, просил поднажать, поскорее заскирдовать хлеб, словно в скирдах снопы, как за толстыми стенами волшебных крепостей, станут недоступны врагу. Даже отступавшие красноармейцы, отчаявшиеся в своей способности остановить железный вал гитлеровцев и уставшие от отступления, удивлялись: немцы вот-вот появятся в этих местах, а колхозники как ни в чем не бывало свозят в одно место снопы, нанизывают на вилы, ловко забрасывают наверх, другие, стоящие на скирде, подхватывают их и аккуратно складывают, плотно прижимая друг к другу.

Средь бела дня над ними и отступающими по шоссе появились «Юнкерсы». Их было много, они, будто растревоженный рой, закружились над потоками людей и техники. Военные и гражданские, кто мог, бросились врассыпную от дорог, побежали по полю. Некоторые повозки остановились. Оттуда доносились стоны раненых. Не сговариваясь, Виктор, Митька и Тихон побежали к возам и стали помогать женщинам, видимо, медсестрам, у которых на рукавах были белые повязки с красными крестами, уносить раненых подальше от телег.

— Ложись! — вдруг услышал Виктор крик со стороны и стал осматриваться. — Ложись, мать-перемать! — это кричал кто-то именно ему, только он все еще стоял, в то время как другие уже лежали на земле, в том числе Тихон и Митька, уткнувшие носы в колючую стерню и прикрывающие головы руками.

Упал рядом с ними и Виктор, но только не вниз лицом, а вверх. Он видел, как «юнкерсы» один за другим пикировали почти над ним. От самолетов сначала отделялась одна точка, которая стремительно делилась на три — и вот уже, покачиваясь из стороны в сторону, похожие на варежки, на землю стремительно падали бомбы. Рвались они совсем недалеко. Где-то испуганно ржал конь, наверно, в одну из подвод угодила сброшенная фашистами бомба. «Да будет ли этому конец? — с досадой думал Виктор. — Ну почему они летают и убивают людей?»

Лежа на стерне, он не заметил, откуда появились тупоносые истребители с красными звездами на крыльях и фюзеляжах. «Миги», — определил Виктор — он видел их раньше на картинках. — Давно бы!..» Завязался воздушный бой. Один из «юнкерсов» вдруг задымился, закачался из стороны в сторону крыльями, резко клюнул носом вниз и через несколько секунд рухнул на землю, совсем рядом со сложенными в скирды снопами. Упади он метров на двадцать ближе, и сухие снопы пшеницы вспыхнули бы, как порох.

— Получил! — вскочил Митька на ноги и погрозил в сторону упавшего самолета кулаком.

— Наелся, сволочь! — уточнил Тихон.

— Молодцы наши летчики, — не без гордости заметил Виктор, — смело кинулись в схватку… Вот так и Степка наш соколом станет, поверьте мне! — вспомнил он улетевшего с авиаполком своего школьного друга.

— Будет! — подтвердил Митька. — Степка — будет!..

Сбитый «юнкере», должно быть, отрицательно повлиял на немецких летчиков, вызвав в них панику. Один за другим они, опускаясь низко над лесом, стали разлетаться в разные стороны, хотя основное направление держали на запад. «Миги» еще продолжали их преследование. Движение на дорогах возобновилось. Колхозники тоже собрались вместе и принялись завершать скирдование.

— И ведь из района никаких указаний, — жаловался Прокофий Дорофеевич. — Что делать? Как поступать? Такой урожай, такой урожай!.. Его в кармане или в вещмешке не унесешь, в яму не закопаешь… Черт возьми! — хватался он единственной рукой за голову. — Немцы все заберут. … Надо же было мне стать свидетелем такого несчастья и позора… Я будто сквозь землю проваливаюсь…

С этого дня Нагорное превратилось в прифронтовое село. Частые бомбежки и артиллерийская канонада, когда над головами жителей с шипением и воем проносились снаряды, выпущенные из дальнобойных орудий, заставляли людей прятаться в подвалы и погреба. Перед войной в колхозе было сооружено два больших хранилища для овощей. Хранилища представляли собой выдолбленные в высоком бугре недалеко от речки Серединка помещения. Внутри были поставлены прочные подпорки, входные двери с металлическими засовами и замками защищали добро от недобросовестных лиц. Их-то, эти хранилища, некоторые нагорновцы и выбрали в качестве бомбоубежищ. Прихватив дома самый необходимый скарб, прежде всего взяв питание, люди сбегались сюда целыми семьями.

— Уж коли умирать, так вместе со всеми, — рассуждали они.

И никто не скрывал, что и здесь было страшновато, ведь прямое попадание в хранилище бомбы или снаряда от гибели не спасало, однако, как говорится, вместе и батьку бить спорнее. Прятались здесь и колхозники, и единоличники — страх объединял всех, снаряды или пули не разбирали, кто колхозник, а кто единоличник, кто всецело стоял за советскую власть, кто наполовину, а кто вообще был ее противником, но таил это глубоко в душе.

Работы в колхозе, как обычно летом, было невпроворот, но все в одночасье остановилось. Не стало в селе ни главы сельсовета Василия Степановича Пискунова, ни председателя колхоза Прокофия Дорофеевича Конюхова. Когда и куда они уехали, никто толком не знал. Одни утверждали, что их срочно вызвали в район, откуда уже с партийным и советским активом они отправились в глубокий тыл, другие доказывали, что оба председателя готовят в лесу базу для будущего партизанского отряда, третьи многозначительно усмехались и тайком сообщали, что оба они прячутся дома. В любом случае, если немцы, не дай бог, придут в Нагорное, то Пискунова и Конюхова расстреляют, как коммунистов и участников гражданской войны, а то и повесят на выгоне. Даже семей ни одного, ни другого председателя в селе не осталось, словно испарились.

— Фашисты не щадят ни коммунистов, ни евреев, — говорили на-горновцы.

За что гитлеровцы ненавидели большевиков — это понятно, но за что евреев, в селе недоумевали, поскольку кто такие, собственно, евреи, они не знали. Однажды перед самой войной на базаре в Красноконске увидели одного еврея, а может, и не еврея: человека средних лет, пузатого, с часами в кармане жилета, прицепленными на цепочке, в очках на горбатом носу и в черной широкополой шляпе на голове, так в селе целую неделю только о нем и говорили, и даже спорили: