Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Едва встали из-за стола, как Александру Павловну поманила к себе пальцем Катерина Борисовна и проговорила ей таинственно на ухо, что ее «наверху» ждет швея «насчет кофточки».

– Опять что-нибудь примеривать? – спросил, пожимая плечами, Троекуров.

– Что делать! – чуть не жалобно молвила извиняясь Сашенька. – Я сейчас приду, Борис… Это вы знаете, кто пришел? Наша protégée Анфиса, которая вам вещи и картины отправляла, и вы так еще были довольны ею…

Она нежно кивнула ему и побежала.

Он достал папироску из портсигара, закурил ее…

Все прошли уже в гостиную. Слуги принялись убирать со стола. Одна Кира стояла лицом к окну и безмолвно глядела на улицу.

Он двинулся с места, мимо нее.

Она внезапно обернулась к нему:

– Как вы сказали: «золоченая клетка»?

Троекуров с удивлением посмотрел на нее: так странно было это неожиданное обращение к нему после того явного недоброжелательства, какое он до сих пор имел право видеть по отношению себя в каждом ее взгляде, в каждом движении.

– Так точно, княжна, – ответил он учтиво и холодно.

Она скрестила руки на груди и уперлась затылком к раме окна. Слегка прищуренные глаза ее обратились в одну точку в стене…

– Вы осуждаете меня! – медленно уронила она.

Невольная улыбка скользнула по губам Троекурова. «Она объяснения хочет – к чему?» – пронеслоеь у него в мысли.

– Вы желаете моего мнения? – спросил он помолчав.

– Да!

– И позволите сказать его с полною откровенностью?

– Конечно!

– Извольте! – улыбнулся он еще раз. – Мне кажется, вам и так тесно, a от золотой проволоки кругом шире не будет…

– Так хоть выше! – быстро проговорила она, не дав ему продолжать. Что-то горькое и надменное зараз зазвучало вдруг в ее голосе. – Меня не любит здесь никто, я знаю… и не удивляюсь, pour être aimée il faut être aimable7, a я… Что же делать, я в этих рамках не могу…

– A там что же вы думаете найти? – тихо спросил он.

– Выше… шире… Я вам сказала, – глухо отвечала она не сейчас, все так же не отрываясь взглядом от стены.

– A потом?

– Не знаю… Увижу!

Он зорким, скептическим взглядом бывалого петербургского человека воззрился ей в лицо.

Но он не прочел на нем того, что заподозрил на миг в ее словах. Недосказанная мысль захватывала далее тщеславного женского расчета, который думали прозреть в ней его сообразительность и «бывалость»… Его самого как бы подняло вдруг что-то. Он объяснил себе вдруг нежданность и стремительность ее речей. Брови его вдумчиво сжались:

– Вы думаете… действовать? – проговорил он, растягивая. – Положим, вы успеете… Но дела бывают разные, княжна, хорошие… и недобрые…

Она в свою очередь глянула ему прямо в глаза широко раскрытыми, заискрившимися глазами:

– Вы думаете, я зла, потому что вижу зло там, где оно есть?.. A вы его не видите?.. Сами вы счастливы… или почитаете себя счастливым, – добавила она с какою-то как бы бессознательною презрительностью, – но неужели вы полагаете от этого, что весь окружающий нас мир – совершенство из совершенств?

Он закачал головой:

– Нет, и я даже, смею думать, имел более вас случаев убедиться, насколько в нем несовершенства. Но я знаю и то, что ненавистью никогда еще дурное положение не переделывалось в хорошее в этом мире, – сказал он, смягчая по возможности тоном голоса то, что могло бы показаться ей оскорбительным по сущности.

Ноздри ее вздрогнули.

– Надо прежде всего знать и возненавидеть дурное, – подчеркнула она, – чтоб уметь делать добро…

– Не наоборот ли? – возразил Троекуров. – Не начать ли с горячей любви к добру?.. Вы поймете это, Кира Никитишна, – промолвил он с оттенком дружеского участия, – когда сами полюбите…

Она свысока и иронически прервала его:

– Да, да! Старый шиллеровский рецепт

fiechten und weben

Himmlische Rosen in’s irdische Leben[23]8;

и вы полагаете, что у женщин теперь не может быть других задач и дороги менее избитой?

– Попробуйте, если верите в это! – отвечал он с каким-то небольшим выражением жалости.

Зеленые глаза ее замерцали словно две крупные звезды:

– И не раскаюсь, конечно!..

Она быстро отделилась от окна и с зардевшимся лицом безмолвно прошла мимо него по направлению к гостиной.

– Странная какая! – сказал Троекуров, глядя ей вслед. – Но что может из всего этого выйти в петербургском дворце?.. Любопытно!

Вернувшаяся «с примеривания» Сашенька застала его одиноко курившим у того же окна, у которого происходил разговор с Кирой.

– Вы меня все ждали здесь одни? – спросила она.

– Ждал… как всегда…

Он тихо взял ее руку и с какаю-то особенною нежностью прижал ее к губам.

О беседе своей с княжною он не счел нужным передавать ей.

XXIV

Fare thee well, and if for ever,

Still for ever fare thee well1!

Byron.

Дня три спустя княжну Киру провожала на станцию Николаевской железной дороги довольно большая компания. Кроме своих тут были «завсегдашние» дома ее тетки, Ашанин, Веретеньев, Мохов, Женни Карнаухова (никогда особенно не дружившая с отъезжавшею, но со дня назначения ее фрейлиной возгоревшая к ней самою восторженною приязнью), и даже гораздо менее ей знакомые две-три маменьки и дочки из московского бомонда, движимые тем соображением, что приедешь, мол, в Петербург, не мешает заручиться этим ходом на случай придворного бала или даже и поважнее чего-нибудь…

Киру повел под руку Ламартин-Овцын… Он co дня изгнания Иринарха Марьей Яковлевной проводил все вечера свои на Арбате и был крайне любезен со всеми, как бы желая торжественно доказать, что нисколько не почитает себя солидарным с сыном. Вокруг княжны он как-то особенно вился, очевидно, намереваясь что-то объяснить ей. Но она или занята была своими сборами, или представлялась ему «не в своей тарелке», и он робко отступал пред этим просившимся у него на уста объяснением… Теперь же он, выступая с нею шаг в шаг вдоль длинной линии ожидавших вагонов, почтительно склонив к ней голову и устремив пристально глаза себе под ноги, будто чая каждую минуту попасть ими в провал, говорил ей полушепотом:

– Смею надеяться, Кира Никитишна, что если бы вам что-нибудь понадобилось в дороге, вы прямо обратитесь к Иринарху… Он тут, едет с вами в одном поезде, – примолвил Федор Федорович уже таинственно, кивнув на ряд вагонов второго класса, мимо которого проходили они.

Она не ответила – она и не слышала.

Ламартан заговорил еще тише:

– Он здесь, как вам известно, проживал без отпуска из университета, единственно из удовольствия, которое доставляло ему ваше общество…