Астра - Сидар Бауэрс

пара причин, которые должны были бы помешать ему оставаться в ее избушке и проводить с ней все дни напролет. А ему позарез хотелось быть рядом с ней. Потому что как только через ветровое стекло своей машины Фридом увидел ее, стоявшую рядом с отцом в Лагере, он впервые взглянул на себя другими глазами.

У Астры было одно любимое место – у водопоя, выше по реке, подальше от посторонних глаз. Пока Фридом с поросшего травой берега прыгал в холодную воду «бомбочкой», поджав ноги к груди, Астра, которая плавала так себе, загорала у кромки воды. Он нырял ко дну реки, набирал пригоршню камушков, потом, выйдя из воды, бросал их в нее по одному, а она делала вид, что не замечает их. Она просто смотрела в небо на то, как камушки пролетают над головой вместе с воробышками.

Именно там он рассказал ей о взрывном характере Дэйла, обо всех переездах и жутких местах, где они жили с матерью. Не скрыл, что самым ранним его воспоминанием была картина того, как Клода привязывает их пожитки к крыше микроавтобуса. Но больше всего тогда его удивила не столько собственная способность быть с Астрой честным, сколько ее способность его понимать.

– Мы одинаковые, – говорила она ему, – потому что мы одного поля ягоды.

– Это какого такого поля? – спрашивал он.

– Такого, какого на самом деле нет, какое существует только в воображении. Такого места, где полным-полно таких безответственных мечтателей, как они, и таких беспризорных ребят, как мы.

Ближе к вечеру они пускались в долгие бесцельные поездки на его машине, Астра удобно устраивалась на сиденье рядом с ним, забросив грязные ноги на приборную доску над бардачком; ноги у нее были стройные и неловкие, как у только что родившегося жеребенка. Он не спешил ей сказать, что обычно девушки в ее возрасте бреют ноги, потому что это его не смущало. Волоски у нее на ногах были мягкие, отбеленные солнцем, как паутинки, поблескивавшие на фоне загорелой кожи. Фридом вел машину, положив правую руку ей на коленку, ее нечесаные волосы трепал задувавший в открытое окно ветер. Она сказала, что не стригла их с тех пор, как медсестры обрили ей голову в больнице. Длиной волос она мерила время, прошедшее после нападения на нее пумы, когда он в прошлый раз тоже был в Небесной. Хоть он был тогда еще совсем мальчуганом, тот день врезался в память на всю жизнь; ему запомнилось, как он хотел сделать что-то такое, что отпугнуло бы зверя, а не просто кричать, кричать и кричать. И когда Астра переводила на него взгляд темных глаз и улыбалась, когда он видел шрамы, рассекавшие ее губу и спускавшиеся на подбородок, память о собственном бессилии сжимала ему сердце, как будто оно становилось похожим на выжатую тряпку.

Поздно вечером, ставшим для них в Небесной последним, Клода попросила их какое-то время посидеть с Сативой. Внизу на реке Фридом вошел в воду по колено, чтобы не прыгать через камни, а Астра с его сестрой наблюдали за ним со склона. На полотне вечернего темно-синего неба летучие мыши в полете прочерчивали свои каллиграфические загогулины. Тогда, когда Астра с Сативой сидели рядом, он ощутил, что за прошедшую неделю в нем что-то изменилось. До приезда в Небесную он был уверен в себе и сосредоточен на будущем. Он уже знал номер своей комнаты в общежитии и получил стипендию, покрывавшую расходы на обучение, а теперь у него закрались сомнения, нужно ли ему вообще уезжать в университет. Мать не хотела, чтобы он уезжал, все время твердила ему об этом. Он был ей нужен. И сестре своей он был нужен. А теперь ему приходилось беспокоиться еще и об Астре.

Когда Сатива начала зевать, Астра посадила ее себе на спину, и он пошел за ними вверх по тропинке к Лагерю.

– Тебе никогда не хотелось, чтоб она была нашей дочкой? – спросила Астра, оглянувшись через плечо.

– Нет. Даже как-то странно. Ведь она моя сестра.

– Знаешь, я люблю детей. Можешь себе представить, что у тебя есть кто-то, с кем ты проводишь все время? Можешь представить, что Ферма наша? Что, кроме нас, здесь никого нет? Тут все было бы совсем по-другому, если б мы за все отвечали.

– Прости, Астра, но у меня никогда не будет детей, – сказал он как отрезал и по ее лицу понял, что она расстроилась. Возможно, все-таки они не были ягодами одного поля.

На следующий день все случилось очень быстро. Сначала после завтрака они вдвоем долго катались на машине, но Астра была неразговорчива, постоянно смотрела в окно. Он был убежден, что ее молчание объяснялось расстройством из-за его вчерашних слов, но она несколько раз повторяла, что дело не в этом. Потом, когда они вернулись домой и Астра умчалась к себе в избушку, чтобы побыть одной, Клода, уперев руки в бока, сказала ему, что пора отправляться в Ванкувер, что она наконец готова его отпустить, хотя, прощаясь, обнимала его с такой силой, как будто не верила, что снова когда-нибудь увидит сына.

Он так и не знал, чего хочет, кого ему надо слушать и какой путь в жизни будет для него правильным. Он вспомнил, что собирался объяснить все это Клоде, но та не хотела его слушать. Только напомнила ему, что он еще слишком молод. Сказала, что нет причин для переживаний по поводу отъезда. Больше не было резонов чувствовать ответственность за кого-нибудь из них. И хотя, услышав это, он ощутил некоторое облегчение, вынув из кармана ключи и бросив сумки на заднее сиденье, он подождал немного в надежде на то, что Астра распахнет дверь избушки и скажет ему то же самое. Что без него с ней все будет в порядке. Что теперь он свободен, что может жить так, как хотел всегда, – а она нет. Пока что нет. Пока не появился Хьюго.

Когда на следующий день тревога Дома прошла, он подошел к двери комнаты и прильнул к ней ухом. В комнате было тихо, и он решил туда заглянуть. Хьюго спокойно спал на кушетке под одеялом. Лицо его было расслабленным и умиротворенным. Грудь размеренно вздымалась и опускалась. Звук дыхания был кротким и невинным – что-то подобное Дому было уже знакомо.

Он вернулся на кухню и сделал в блендере вкусняшку, перемешав арахисовую пасту со шпинатом. Проглотил ее, разглядывая квартиру в летнем утреннем свете. По рабочим дням он, как правило, был на