Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

всего мира пугалом, ничего этого теперь не нужно, теперь будет рынок и вечный мир с нашими стратегическими партнерами, давай разоружайсь в одностороннем порядке, показывай, так сказать, всему цивилизованному человечеству свою благородную, добрую волю… Как пошли резать наши субмарины на металлолом… нервы и не выдержали… Он же был командиром… Я и сама, глядя на него, рыдала… Да у нас многие тогда с ума посходили, и не только военные… Этот металлолом Вовчик потом сам же и отправлял за бугор… – Помолчав, Татьяна отхлебнула из китайской фарфоровой чашечки кофе и снова закурила. – Ты молодец, а я смолю как каторжанка. Меня Вовчик даже на иглоукалывание водил к одному там… шарлатану. Да, Господи, жизнь такая – одни стрессы. Прости, совсем я тебя обкурила. – Она встала с дивана и открыла форточку. – Завтра обещали минус тридцать пять, не слабó, да? В этом месяце хоть топить более-менее начали, а то у них теперь новая мода: как зима, так сплошные аварии… Все коммуняки теперь сами себя почем свет ругают, партбилеты рвут, все святее Папы Римского стали… Так при них, по крайней мере, топили… Не говоря уже о зарплатах. Даже странно, каждый месяц вовремя, в одно и то же число… Потрясающе!.. Попробовали бы они тогда порвать… До чего у нас народ дурной, все в очередной раз «до основанья, а затем…» Не знаю, как у вас, в Питере, а у нас дурдом. Полгорода в помойках роется, другая половина в рэкетиры подалась. Вояки – кто стреляется, кто спивается, кто к бандитам в охрану идет, в общем, бардак. Ты еще не спишь?

– Нет, – сказала Галина, разлепив глаза.

– Ну, сейчас я тебя уложу, еще пять минут посидим… докурю. Твой-то Юрка – как?

– Я же тебе писала, мы расстались.

– Ну – и что?

– Ничего, – пожала плечами Галина. – Женился. Ребенок.

– Да ты что?!.

– А что такого?

– Ты что, в самом деле, считаешь…

– Ничего я не считаю… Все нормально… Тут в прошлом году Сергей приезжал.

– Какой Сергей?

– Ну… мой. Серж. Художник из Москвы. Помнишь?

Татьяна аж присвистнула и в волнении загасила сигарету.

– Ну ты, девушка, даешь!.. И, главное, молчит как партизан! Давай рассказывай! Что? Как он? Как встретились?

– Встретились… – усмехнулась Галина. – Как и не расставались.

– Снова любовь-морковь?

– Угу.

– Ну и что теперь?

– Ничего. Замуж звал…

– Тебя?!

– Меня, а кого же.

– А ты?

– А я… сижу вот с тобой на диване и умираю, хочу спать.

– Погоди… ты так говоришь об этом… спокойно…

– А как я должна об этом говорить? Неспокойно? Со страстью, да? – Галина улыбнулась.

– Глупая ты. Ой какая ты глупая!.. Ведь ты могла бы уехать из этой идиотской страны! Насовсем! Ты представляешь?!

– Уже нет.

– Ну как была ненормальная!.. Нет, погоди, ты что, ему отказала? Совсем?

– Таня, ну куда я поеду? Алексей категорически отказался. Тогда и с Юрой все еще было непонятно. Ну как я могла их бросить? Все, ребята, чао-какао, я замуж в Америку выхожу, так, что ли?

– Ну хорошо, а теперь? Теперь-то ты свободна! Разве нельзя все еще вернуть, раз уж он за столько лет тебя не забыл… Ох, везет же дурам! Я бы на твоем месте… только б меня здесь и видели!

– Все поздно, Танечка… Это, знаешь, как поезд… идет в заданном направлении, пусть плохая колея и колеса расшатаны, но ему уже не перепрыгнуть на другие пути… Да и кто знает, что бы меня ожидало там?.. Здесь, по крайней мере, все свои, а там…

– Это просто элементарная трусость. Живешь как улитка. Спряталась в своем Древлехранилище… А люди не боятся… Сколько уже уехало! Даже среди знакомых… и ничего, живут, а многие и прекрасно. Если бы меня кто-нибудь позвал!.. Я бы не стала ни рефлексировать, ни ностальгировать…

– «Родина там, где хорошо моим деньгам», как сказал один товарищ олигарх, – усмехнулась Галина.

– Дело не в этом… Просто от Родины уже ничего не остается…

– Может быть, мы слишком рано ее хороним…

– Первая мировая, революция, Гражданская, коллективизация, – загибала пальцы Татьяна, – голодомор, тридцать седьмой, Вторая мировая и наконец великая криминальная… Не слишком ли много за век для одной, отдельно взятой страны? И, ты считаешь, народ это может выдержать?

– Не знаю. Посмотрим…

– А я так и смотреть уже не хочу. Меня тошнит! От общего беспредела и бардака! От бомжей, нищих, брошенных детей, от мусора, грязи, алкашей, от лопающихся от жира толстых загривков новых русских-нерусских, от мата, воровства, помоек, всеобщего свинства, от насильно впихиваемого в народ разврата, от продавших все и вся властей! У меня только одна жизнь! И… если я не уеду из этой вонючей клоаки, этой помойки, этой черной дыры, я… я не знаю, что я сделаю!.. Слушай! – вдруг рассмеялась Татьяна. – А ты скажи своему Сергею, пусть он сделает мне фиктивное предложение. Ему все равно, а человек спасется, а?.. Ладно, давай выпьем. На посошок. И спать. Вообще у меня ни в одном глазу. Привыкла, знаешь, когда сутками мотаешься по аэропортам… Только глаза теперь почти всегда красные, даже когда высыпаюсь.

– А знаешь, почему он не женился на мне тогда? – вдруг спросила Галина.

– Откуда же мне знать.

– Потому что я уже была не девушка.

– Что-что-о?! – переспросила Татьяна. – Что за чушь!.. Ты что, серьезно?

– Он так сказал. Не прямо, конечно. Но в подтексте… можно было догадаться.

Татьяна посмотрела на нее долгим недоумевающим взглядом и покрутила пальцем у виска.

– Ну вы, ребята, даете!.. Я даже не знаю, что на это сказать… Вроде умные люди…

– А я так думаю, что это все правильно…

– Что – правильно?

– Понимаешь, я долго об этом думала… В древности, да и не только в древности, чтобы сохранить свой род от болезней, деградации и, в конце концов, от вымирания, к которому ведет беспорядочная половая жизнь или, если хочешь, узаконенный, то есть принятый обществом как должное, разврат, к браку были очень высокие требования. Девушка должна была быть чиста и невинна, мужчина – верен жене, а в случае многоженства – верен своим женам. Не соблюдшие чистоту женщины просто побивались камнями, как в древнем Израиле, например, или как-то иначе изолировались от нормальной жизни. Наказывался вообще любой порок, причинявший моральный вред обществу: предательство, непочитание родителей, воровство, неверность Богу… Нам, современным, расслабленным, привыкшим к свободе, то есть к разврату, и все более погружающимся в разврат людям, кажется такое положение дикостью, варварством, пережитком. Мы все за безграничные права человека, ставшие для большинства новым фетишем. Но мы совершенно не задумываемся над положительной стороной этих жестоких правил. И если