Нино и её призраки - Анна Аркадьевна Теплицкая

и сама верила в то, что говорила. Сколько информации, скрытой сознательным разумом, хранится там, в моей памяти. Но сейчас я готова к ней, готова была высмеять себя, подвергнуть все свои выходки жесточайшей критике, лишь бы заполучить к этой сокровищнице безвременный доступ. Я подумала, что готова всю жизнь ходить на приемы к Николаю Васильевичу, чего бы мне это ни стоило, и лишь бы он это мне позволил. Господи, а вдруг он умрет и лишит меня всего этого? Ему же больше шестидесяти. Эта мысль повергла меня в ужас: я открыла рот и прикрыла его ладошкой.

Врач, в отличие от меня, не размышлял о своей близкой кончине, а изображал из себя гениального психолога:

— Знаете, что я думаю, Нино? Сейчас вы проживаете самую счастливую пору своей жизни и не осознаете это.

— Глупости, — я подняла бровь. — Давайте не будем отвлекаться на мою настоящую жизнь.

Но он мне этого не позволил, напустил на себя строгий вид, сдвинул брови и стал выспрашивать про детей.

— У нас с вами осознанное фокусирование на собственных психологических проблемах. Мы здесь, чтобы их разрешить, а ваше неуемное желание только добавляет проблем.

Ладно, ладно, не кипятись, старичок.

— А вы заглядывали внутрь себя? — спросила я.

— Я живу там.

— И как?

— Комфортно. Вам кажется, что что-то не так в самом вашем устройстве, в самой вашей природе, верно?

— Скорее всего.

— Вы любите детей, Нино?

— Нет.

— А своих детей?

— Люблю. А проводить с ними время — не люблю. Что это значит?

Николай Васильевич ответил, что это не страшно. На самом деле мало кто из родителей умеет находить удовольствие в постоянном общении с детьми. Любовь к ним — это самое важное, что может появиться у вас внутри.

Вот и славно. Значит, напрягаться не нужно.

Потом он заставил меня переживать моменты сложного материнства. Пришлось заходить в дверь с маленьким Давидом. Неожиданно и это принесло мне удовольствие. На кровати лежал Датошка, не такой, как сейчас, сформированный молодой мужчина с сосредоточенным взглядом, а совсем крошечный, не больше шестидесяти сантиметров. Он ворочался, не открывая глазки, ищущий рот открывался и закрывался, ручки беспорядочно двигались, сжимаясь в кулачки. Ему был от силы месяц, но какой он был бархатный. Вдруг он весь сморщился, как спелая брусника, и закричал — маленький язычок мелко задрожал ровно по центру открытого рта.

Я осторожно взяла его на руки, закатала футболку и приложила к груди. Он обхватил ареолу и втянул сосок в себя примерно до середины. Сначала я почувствовала покалывание в груди, потом она стала набухать, и я ощутила давление, ощутила, как прибывает молоко, идет, разрывая протоки. От неожиданности я тихонечко вскрикнула и сильнее прижала Давида к себе.

Он открыл глаза и все время, что упивался молоком, смотрел прямо в меня. Щечки ходят ходуном. Изредка он терял сосок, похныкивая, искал его, замолкал, выпускал изо рта и ловил.

— Я тебя люблю, — прошептала я ему прямо в ухо. — Я так тебя люблю, что сейчас умру.

Состояние паники накрыло меня лавинообразно — в одно мгновение все бурлящие во мне тревоги вспенились и набросились, вывернули мое спокойствие мясом наружу, сжевали и выкинули в привычный мир. Что, если малыш умрет? Если не сможет дышать во сне, так бывает, случается, этому есть название — синдром внезапной детской смерти. Это происходит чаще всего с мальчиками до года. Или я засну, вконец утомившись, навалюсь в дреме на маленькое тело, прижму его собой, и он не сможет пошевелиться, издать даже слабый писк. Давид еще слишком маленький, он не умеет переворачиваться, но вдруг научится в тот самый момент, когда я оставлю его на диване одного? А моя мама? Она возьмет внука на руки, пойдет, дрожа от страха и прижав его к груди, не заметит кота и упадет на него, размозжив хрупкую голову. Все может случиться.

— Ты мой любимый мальчик, самое мое драгоценное чудо.

Я гладила его по плечам и спинке, гладила и не могла насмотреться. Ощупывала маленькие пальчики. Мой мальчик, мой сыночек. Он скрестил ножки и только сопел во сне. Я прижала его к себе, вдохнула родной запах и разревелась.

Глава 40

Таких снов на рассвете я еще никогда не видела. Это двойные сны. Я просыпаюсь одна в холодной постели и не понимаю, куда муж ушел

посреди ночи. А потом я просыпаюсь еще раз и чувствую рядом его тепло, чую его — похож на спящее большое животное. Во сне он не помнит, что мы в ссоре, гладит меня, а я дразню его своими прикосновениями.

По дороге к Николаю Васильевичу я решила без предупреждения нагрянуть к родителям. Мама была счастлива меня видеть, папы не было дома.

— Отлично выглядишь! Похудела, постройнела.

— Осунулась, мама, — грустно сказала я.

Она мигом все поняла и посерьезнела:

— Иди на кухню.

Я любила свою аристократичную прохладную мать больше, чем отца, с которым никогда не была по-настоящему близка. Все эти годы он был для меня абсолютно картонным персонажем, назывался Тамази и откликался на «отец», появлялся в моей жизни только мельком, в основном когда мне нужны были его деньги или другая помощь.

Я сказала ей, что у меня опять проблемы с алкоголем, я несчастна с Алексеем Александровичем и не могу забыть любовника, с которым рассталась. По поводу спиртного мама меня не понимала, она редко пила, в отличие от Тамази; он выпивал, рюмка-другая — и сразу морда бордовая, будто ее набили. А вот рассказ про любовника она слушала внимательно, не перебивая, обеспокоенно, из-за этого я нервничала еще больше, да еще и моя усталость отзывалась противным сердцебиением. Мне было страшно неудобно посвящать ее во все детали, но я была готова к этому разговору.

— Ты знаешь, я была против твоего брака, — сказала мама, дослушав. — Мне казалось, что в тебе очень много грузинского, хотя ты наполовину сибирячка, и я не хотела, чтобы ты выходила замуж за русского, но, должна признать, ошибалась. Смотрю я на твоего мужа и понимаю, что он делает тебя счастливой, при твоем характере с грузином ты бы не ужилась. Леша дает тебе возможность жить собственной жизнью, быть самой собой.

— Папа тоже дает тебе жить своей жизнью.

Она грустно покачала головой:

— Нет, это не так. Жить с Тамази