Земля под снегом - Эндрю Миллер

налетчик. Недели прошли, прежде чем она поняла, кто они на самом деле: брехуны из паба, угрюмые убийцы, спросишь такого, почему он задушил девчонку и оставил труп в лесу, и он искренне ответит, что не имеет понятия. Один наловчился подражать голосу ее отца. Он разглагольствовал сейчас о чем-то давнем, знал то, чего ее отец знать не мог. Другие умолкли – ждали, как она воспримет. Она опять взяла трубку, чтобы позвонить Айрин, но раздумала и положила обратно. Встала, пошла к передней двери, принялась одеваться: сапоги, пальто, шарф, шапка. Вышла во двор. Там было получше. Она чувствовала себя как-то тверже. Под снегом двор стал опрятней – весь, кроме навозной кучи, которая растапливала все, что на нее падало. Она натянула шапку на уши и вошла в сад. Деревья – каждый сук со своей ношей, каждая веточка нагружена инеем и льдом. Тут и там в безлиственной сетчатой кроне – алое, будто стеклянное, яблоко.

Оставив позади калитку, двинулась через поле. Ходьба по снегу создавала диковинный звуковой эффект: казалось, кто-то невидимый идет за тобой вплотную следом. Шагать было трудно. Первые дни снег ей нравился, но теперь нет, лучше бы он куда-нибудь делся. Подошла к снеговику. Он лишился носа – интересно, человек поживился или еще кто-то. Глаза были на месте, смотрели пустым взором в сторону деревни.

К тому времени, как добралась до сада при коттедже, во рту от дыхания сделалось жарко, ноги ныли. Постучалась в заднюю дверь. Там, подумала, будет уютно. Я все ей расскажу. Она ждала, снова стучала, заглядывала внутрь через стекло в двери, из одного мира в другой, затем пошла по тропинке, огибающей дом, к переднему входу. Позвонила в дверь. Надо было опять яйца принести. Снег перед дверью был истоптан. Следы тянулись к дорожке, к воротам, к общей дороге. Она вернулась на зады коттеджа. Заглянула в кухонное окно, приставив к стеклу нос. Вдруг там появится, выплывет внезапно из полутьмы лицо чужака? Но нет, кухня была пуста, как и, чувствовалось, весь дом. На столе признаки чьего-то завтрака и, подпертый точеной деревянной миской для фруктов, листок бумаги – или, если вглядеться, не листок, а вскрытое письмо.

В убежище Билл сел напротив отца. Там была большая печка. На ней кипела кастрюля воды. Источник света – керосиновый фонарь. Отец сидел нагишом.

Билл, сперва обмотавшийся полотенцем, теперь тоже был голый. Отец встретил его словами: «Зачем закутался? Боишься подхватить что-нибудь? Посидим как турки».

Спокойно сказал, не сварливо.

Отец курил сигару. Когда Билл вошел, он читал газету («Уимблдон ивнинг ньюс»), бумага от пара напиталась влагой, серые углы висели как тряпки.

Хотя отец не интересовался играми, он понимал, что разговаривать о них в этой стране принято, и они с полминуты поговорили про крикет. («Ну что, выиграют они?» – «Кто?» – «Англичане». – «Вряд ли».) Дыхание причиняло боль. Билл слышал отзвуки былых бомб, пум, пум, пум зенитной батареи в Гайд-парке. Пламя в стекле покачивалось, и отцовское лицо то появлялось, то пропадало в тени. Пол был – черная утоптанная земля.

Отцовский член! Волосы вверх от него по животу, по всей груди и плечам. Шея тоньше, чем Биллу помнилось; он видел сейчас ее такелаж. И отец заметно спал с лица. Раньше оно было у него очень круглое, лунообразное, упитанное, но твердое. Теперь оно словно бы подтаивало, как восковая маска. Так пойдет – скоро все тут увидят физиономию абсолютного чужака. Лицо пробравшегося сюда зайцем, лицо шпиона, лицо выжившего.

– Мама говорит, ты неважно себя чувствуешь.

Отец пожал плечами. Притронулся к груди – где-то возле сердца. Потом наклонился вперед, коснулся Билла, его правой руки, и улыбнулся.

– Ты крепче стал, – сказал он.

– Фермерская жизнь, – сказал Билл.

Ухмыльнулись друг другу. Если драка в темноте, внутри убежища, – кто из двоих одолеет, кто выйдет отсюда на снег весь в крови? Может быть, я, подумал Билл: мои руки на его горле, его выпученные глаза. Может быть, я.

– Фермеры, каких я знал, были крестьяне, – сказал отец. – Мылись раз в год, когда в пруд залезали. Женились на собственных сестрах. Лентяи лентяями, но их жизнь была бесконечная работа.

– Ну, у меня-то сестры нет, – сказал Билл.

– Я только мальчиков и мог делать, – сказал его отец.

– Как Чарли? – спросил Билл.

– Твой братец?

Взмах отцовской руки означал: Чарли, в сущности, никчемный малый, но удивляться тут нечему и поделать с этим ничего нельзя. Даже и смешно, пожалуй.

– У него все еще «ягуар-и»?

– Пурпурный, – сказал его отец. – Я спрашивал его, чем ему красный не годится, зеленый. Зеленый – хороший цвет. Он мне ответил – мол, грядущее будет пурпурного цвета. Может, он и прав. Не всегда он врет. А я вот редко теперь выхожу на люди.

– Он в семейном бизнесе подвизается?

– Кто еще ему даст работу?

– И как бизнес?

Отец кивнул.

– Жена твоя как? – спросил он.

– Цветет пурпурным цветом.

– Значит, будешь готов.

– К чему?

– К грядущему.

Отец затянулся растрепанной сигарой. Огонек, облачко. Потом бросил ее в кастрюлю на печке. Полез в темноту под ногами, нашарил и поднял связку из веток.

– Своими руками, – сказал он. – По-моему, хороший веник. Ложись-ка на скамью. На живот ложись.

Завозились, закопошились – две души в аду. Веселое замешательство. Билл улегся, и отец начал охаживать его веником. И по ногам, и по ягодицам, и по спине. Было больновато – ровно так, как и должно, не сильнее. Кожа пела. Вскоре они оба хохотали – кашляли и хохотали. Как ужасно, думал Билл, когда тебя любит такой человек.

Наконец проводник появился снова. На плечи ему нападал снег. Он шел от одного купе к другому, отодвигая тяжелые двери.

– Путь заблокирован, – говорил он.

– Мы обратно в Гилфорд? – спросил мужчина с трубкой.

Проводник покачал головой. Он был немолодой человек. Судя по его виду, он выжимал сейчас из себя максимум.

– За нами товарный, он тоже застрял. Один вагон при торможении сошел с рельсов. Ближайший снегоочиститель в Портсмуте. Он до нас доберется, но нескоро.

– А нам сидеть тут и ждать? – спросил мужчина с газетой.

– Школа есть, – сказал проводник. – Примерно полмили отсюда. Спустимся с этой стороны и пойдем пешком. Противно, но недалеко. Там вам будет гораздо теплей.

– Эта дама, – сказал мужчина с котелком, – в деликатном положении.

– Беременна, – сказал мужчина с трубкой. – Так она говорит.

– Ясно, – сказал проводник. – Как думаете, мисс, сумеете дойти? Мы не можем тут никого оставить, а школу почти видно отсюда.

– О, конечно, – сказала Айрин. – Никаких затруднений. –