Земля под снегом - Эндрю Миллер

Идя, он вспоминал отца и старался понять, на что в нем ему выгоднее воздействовать. Отец не был откровенно жадным человеком. Интерес к деньгам сложно сопрягался с другими слоями его натуры. В сумке Билл нес картонную папку, которую показывал в банке Гаррисону. Он все отточил, проверил цифры по третьему и четвертому разу (наизусть их уже знал, как стихи). Тон должен быть где-то посередине между развязностью и почтением, не заброшенный аэродром надо предъявить и не пятьсот голов несуществующего скота, а нечто якобы реальное, осязаемое, к чему он готов приобщить отца в последний момент из сыновней щедрости, в порядке погашения долгов.

Он дошел до площади. Свежий снег придавал скверу в ее середине, засаженному платанами высотой с дома, важный вид. Металлическую ограду, которую в войну убрали (на что-нибудь она пошла? Можно делать «спитфайры» из старых перил?), теперь восстановили. Мостовая была свободна от транспорта. Он шел прямо по ней между стоящими по краям машинами, одетыми в пухлый снег. Короткий день уже иссякал, с голых древесных крон натекали сумерки. Повернуть назад? Что-то, казалось, подсказывало ему это. Будь он уверен, что железнодорожный путь открыт, он, может, так бы и сделал, но женщина в стеклянной будочке качала головой, и, так или иначе, поздно уже робеть, переиначивать день. Первый поворот с площади – и вот он дом, незажженные окна шлют привет блудному сыну. Соседние здания, он увидел, за два года подновили. Кремовая краска выглядела свежей, по фасадам не тянулись длинные ржавые подтеки. Отцовский же дом стоял между ними в постыдном виде, как бы пожимая притом плечами с нарочитым безразличием.

Он позвонил в дверь. Открыл мужчина, которого он раньше не видел, низенький, с черными маслеными волосами; его глаза и скулы намекали на происхождение из старых колоний. Сингапур? Аден? Саравак? Ясное дело, слуга. В доме всегда держали слугу; они сменяли друг друга. По большей части из тех, кто задолжал отцу за снятое жилье. Выселению они предпочли белый пиджак со стальными пуговицами. Один и тот же пиджак использовался раз за разом.

– Добрый день, – сказал Билл. – Я – Билл.

Слуга отступил в сторону. Билл протиснулся мимо него в Г-образную прихожую. Поставил сумку на пол, шапку повесил рядом с отцовской шляпой (Тóго еще в Империи или уже нет? А Самоа?) и пошел вглубь дома. Если что-нибудь тут и изменилось, то очень мало. Тот же избыток мебели, ее предметы, казалось, не расставлены, а посажены на мель приливом. Буфет компании «Хилз», старинные французские стулья с левреточными ножками, большая выцветшая от солнца лососево-розовая софа со странными пятнами, из-за которых легко вообразить, как ее выволакивают после совершенного на ней преступления. В следующей комнате – бильярдный стол. Это по крайней мере новое, вероятно, в брате вспыхнул интерес; их отец не играл ни в какие игры, не понимал, похоже, в чем их смысл.

Он нашел мать в ее комнате в задней части дома – в маленьком закутке без окон, подобии будуара. Мать сидела на тахте, курила. Посмотрела на него, стоявшего в дверях. На полу у ее ног он увидел пустой стакан.

– Выпускаешь тепло, – сказала она спокойно, не сварливо.

Он поцеловал ее. Журналы, подушки. Темно-зеленые обои, возможно, так тут и были с постройки дома. От двухстержневого электрического камина на ее икры падал водянистый опаловый свет. Он помолчал, давая ей время спросить, как он добрался. Не услышав вопроса, поинтересовался, где папа.

– Он в убежище. Ждет тебя.

– В нашем бомбоубежище?

– Он устроил там парилку, – сказала она. Посмотрела на него беспомощными глазами. – Он страшно взволнован из-за твоего приезда. Попроси у Колина полотенце.

– Кто такой Колин?

– Ты его видел, он тебе открыл.

Билл кивнул.

– Папа, значит, ждет меня прямо там?

– Он неважно себя чувствует, Билли.

– Ты выглядишь хорошо, – сказал он, хотя это была неправда. Ее жизнь проступала на лице так, что не замаскируешь. Мама, скажет он Рите, совсем развалина, а папа…

Она подняла стакан с пола.

– И скажи Колину, чтобы налил сюда вторую половину. Сегодня, если его не затруднит.

Он взял стакан. Первое наставление, которое получал всякий новый слуга – может быть, единственно важное наставление, – состояло в том, как подавать алкоголь каждому из членов семьи. Он нашел Колина в большой, облицованной кремовыми плитками кухне в стиле тридцатых. На плите кипело что-то мясное. Он дал Колину стакан; Колин дал ему полотенце. Окно кухни выходило на маленький сад. Из трубы на краю заложенной землей крыши андерсоновского бомбоубежища порывами валил дым. Снега на крыше не было, и трава вокруг нее зеленела немыслимо ярко.

– Как мне быть? – спросил Билл. – Раздеться и бегом туда?

– В таком примерно роде, – сказал Колин. Выговор – южнолондонский в чистом виде. Он родился, вполне возможно, недалеко отсюда.

На подъезде к Редингу по вагонам прошел проводник, выпевая: «Конечная!»

Пока в дороге никаких событий. Знакомых среди попутчиков у Айрин не было. Никто ее право тут быть под вопрос не ставил. Никто не спрашивал, куда она едет и зачем. Снова шел снег. Она не помнила, где он начал идти. В Суиндоне? В Дидкоте?

Перешла на другую платформу, поднявшись по одной безлюдной лестнице и спустившись по другой. Ей было холодно. Ногам – очень холодно. Она не на шутку тосковала о сапогах, оставленных на сельской станции. Спросила мужчину на платформе, тут ли остановится гилфордский поезд. Он был в котелке, на полях скапливался снег. Заверил ее, что тут, ну а если не тут – значит, они оба заблудились. Засмеялся:

– Мы в Пекине можем оказаться.

Айрин улыбнулась и отошла, ища глазами, где тут можно выпить чашку чаю и, может быть, купить сэндвич. Нигде нельзя. Подъехал поезд. Никаких объявлений. Она опять подошла к мужчине в котелке.

– Вы думаете, это гилфордский?

– Если вам будет угодно, – сказал он.

Открыл перед ней дверь, и она поднялась в вагон. Села в купе с тремя мужчинами. Билет был у нее засунут под перчатку. Один из троих закурил трубку (столько хлопот ее разжечь, им это само по себе, должно быть, нравится). Другой вытащил из кармана непромокаемого пальто сложенную «Таймс». Он сидел напротив, и она читала заголовки. Угроза отключений электричества по всей южной Англии. Гейтскелл по-прежнему в больнице, но ему несколько лучше. В связи с убийством