Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Кто это вам сказал?

– Да это так трудно видеть!.. Может быть, от этого самого вы и нравитесь так всем женщинам… и мне!.. Да, вы мне нравитесь! – сказала она, глядя ему опять прямо в глаза.

– Придете ли вы? – настаивал Ашанин, наклоняясь к ней… По лицу его пробежало веяние ее горячего дыхания. – Отвечайте, пока не вернулись ваши фофаны…

Она уткнула локти свои в колени и всем лицом прижалась к ладоням:

– Страшно! – прошептала она.

– Гулять со мною страшно? – проронил он какими-то бархатными звуками.

Она примолкла на мгновение:

– Обещаете ли вы мне?..

– Что!..

– Вы… знаете… – проговорила она едва слышно.

– Пощадите меня! – почти вскрикнул он. – Я изнемогаю!..

– Вы ужасный человек! – закачала головой Ольга, все не отымая ее от своих ладоней.

– Придете? – спросил еще раз Дон-Жуан.

– Да! – отгадал он скорей, чем услышал.

– В два часа, помните, – говорил он ей, едва сдерживая дрожь, которая пронимала его всего, – в это время все в доме, до последней кошки, спит непробудным сном, и вам нечего бояться… Я буду ждать, помните, во второй беседке, влево от цветника.

Они так были поглощены друг другом, что не видали, не слыхали, как мимо них, бледная как полотно, скользнула по балкону Надежда Федоровна Травкина, только что отчитавшая последнюю почту князю Лариону.

XXXI

…Вся эта музыка любви1…

Огарев.

А на противоположном конце балкона Лина и Гундуров пели свою лебединую песню…

– Как хороша ночь! – говорила она.

Она стояла, полузакрытая стоявшим тут же большим лимонным деревом, от темной зелени которого отделялось в сумраке светлым очерком ее летнее кисейное платье, – стояла, слегка откинувшись затылком к угловой колонне балкона.

– Да, такою ночью… – Гундуров не продолжал, заглядевшись на нее…

Так прошло несколько мгновений.

– Что? – спросила Лина, все не отделяя головы от колонны. – Что вы начали?

– Я начал словами, – сказал он, смеясь, – которые напомнили мне совсем другое, и о своем я позабыл.

– Что же напомнили? – спросила она опять каким-то усталым или рассеянным голосом.

– Одну сцену у Шекспира, в Венецианском купце. Она совсем коротенькая и даже для драмы не нужная вовсе, но в ней есть какой-то, по крайней мере для меня, какой-то всего тебя проницающий поэтический запах… Иессика, дочь Шейлока, ушла из отцовского дома, перешла в христианство и вышла за Лоренца. Они недавно женаты, бесконечно счастливы… Ночь; они вдвоем ждут друзей, которые сейчас должны приехать. Сидят они на скамье, в густой аллее; итальянское небо глядит на них сквозь деревья… Сидят они и перекликаются, как соловьи. «Такою ночью», начинает то тот, то другой, и каждый вспоминает, – он светлые, она темные события, происходившие «такою ночью», – Крессиду и Дидону, Тизбу и Медею… «Такою ночью, – говорит, наконец, Лоренцо, – Иессика ушла от богача-еврея и бежала за своим безумным влюбленным из Венеции сюда». – «Такою ночью, – отвечает она ему, – безумный Лоренцо расточает Иессике тысячу обетов любви, из которых ни один не оказался верным». «Такою ночью, – кончает он, – прелестная и лукавая Иессика клеветала на своего друга, который ей это прощал».

Гундуров остановился, заметив, что княжна его не слушала. Она стояла все в том же положении, откинув голову и подняв глаза к загоравшемуся звездами небу. Лицо ее показалось ему бледнее обыкновенного. Он вспомнил, что в продолжение всего дня замечал в ней признаки какой-то сдерживаемой тревоги.

– Что с вами? – спросил он ее с беспокойством. Лина словно проснулась, взглянула на него и тихо опустилась в кресло, под темную листву дерева.

– Ничего, я задумалась…

И все еще задумчивая улыбка пробегала по ее губам.

– Сергей Михайлович, – заговорила она через миг робким, колеблющимся голосом, – вы… вы на меня не рассердитесь?..

– На вас? – вскликнул он. – Да если бы вы…

Она доверчиво кивнула ему головой, не дав договорить.

– Я знаю, – промолвила она, – я не о том… Я хотела спросить вас…

– Спрашивайте, княжна! – горячо вырвалось у него. – Нет ничего у меня на душе, чего бы я не открыл вам.

– Сергей Михайлович, – почти прошептала она, – я хотела спросить вас: верите ли вы?

Он смутился в первую минуту…

– Елена Михайловна, я полагал… что мои убеждения вам известны… Я русский: верования моего народа – мои верования.

Ее как бы не удовлетворил этот ответ: она обернулась на Гундурова взглядом, полным какой-то несказанной внутренней муки:

– Да, я это знаю… Но так ли вы верите, Сергей Михайлыч, чтоб уметь терпеть и не роптать?

Он не успел ответить.

Звон еще отдаленного колокольчика внезапно и отчетливо раздался в эту минуту в гулком воздухе ночи.

– Quelqu’un nous arrive, Lina2! – крикнула ей со своего места Аглая Константиновна с каким-то особенным выражением.

Княжна судорожно схватилась за перила балкона. Гундуров, чуть не крикнув, кинулся к ней…

– Слушайте… это… он едет! – проговорила она дрожащим шепотом.

– Кто «он»?.. Ради Бога! – чувствуя, что у него подкашиваются ноги, спрашивал несчастный.

Она не отвечала – она слушала, будто приросши к перилам этою своею судорожно схватившею их рукою…

Колокольчик звенел все ближе и ближе, уже ясно сливаясь с веским топотом конских копыт… И вот уже мерно и звучно звякнули они по каменной настилке под сводом льва, колокольчик замер на миг, залился опять… В свете, бившем от фонаря, мелькнула медная бляха на шляпе сидевшего боком ямщика, красный воротник слуги на козлах и крутые лоснящиеся от пота крупы заворачивавшей кругом клумбы почтовой четверни.

Дорожная, поместительная коляска – из тех, что тогда назывались флигель-адъютантскими, – скрипя по песку, подкатила к крыльцу под самый балкон. Из нее проворно выскочил молодой военный в шинели и фуражке с красным околышем, отороченным белыми кантами, ловко сбросил с плеч шинель на руки выбежавшего слуги и с громким вопросом: «княгиня дома?» быстро пробежал в сени.

– Он! – отшатнувшись от перил, обернулась с этим словом Лина к Гундурову. – Тот, за кого меня хотят отдать замуж!..

Он как был, так и замер на месте.

Губы ее шевельнулись… Она взглянула на него влажными глазами и подняла их к загоравшимся далеким звездам:

– Ни слез там, ни разлуки! – вырвалось у нее, и она быстрыми шагами пошла с балкона.

– Ои allez vous, Lina3? – встревоженно крикнула ей опять княгиня.

– В мою комнату! – отвечала она, не оборачиваясь, и исчезла.

– S’arranger les cheveux4! – объяснила с лукавенькою усмешкой Зяблину Аглая Константиновна, не замечая и теперь того убитого вида, с которым слушал ее злополучный «бригант» с самой той минуты, когда ему стало известно, до какого предела он мог рассчитывать на