Банда из Лейпцига. История одного сопротивления - Иоганнес Хервиг

то это проявилось не сразу, постепенно. – Она провела рукой по волосам, которые у нее теперь были пострижены так же коротко, как у Кетэ. – Сначала я вообще ничего такого подозрительного не замечала. Потом он начал как-то странно так себя вести. Но мне даже в голову не приходило, что этому есть простое объяснение. Я все думала, что дело во мне и я во всем виновата. – Хильма рассмеялась. – Да, это оказалось для меня большим разочарованием.

– Ну а теперь, как теперь? – спросил я. – Когда ты все знаешь? Тебе очень обидно?

Хильма сладко потянулась, подставляя себя солнцу.

– Обидно? Да нет, совсем не обидно. Скорее наоборот.

Вторым, кого мы потеряли, стал Эдгар. Но не потому, что его арестовали. А потому, что забрали его отца – из-за подпольной деятельности, которой тот занимался и о которой его сын давно уже догадывался. Особенно тяжело было то, что семья так и не знала, в чем там дело. Как выяснилось, отец Эдгара даже своей жене никогда ничего не рассказывал о подполье. Наверняка он считал, что так будет лучше и для нее, и для детей – чем меньше они знают, тем в большей они безопасности. Но оставаться в неведении было все же невыносимо. Чувствовалось, что Эдгар изнемогает от собственного бессилия. «Антигосударственные действия», – так обозначило гестапо причину его исчезновения, поставив семью хотя бы в известность, а то могли бы просто убрать с дороги, и кончено. Таких историй было немало.

– Я пока приходить не буду, – сказал Эдгар. Он выглядел таким тщедушным, что, казалось, его сейчас сдует ветром.

Мы стояли возле Конневицкого креста. Эдгар сообщил всем о последних событиях, произошедших в его жизни. Я пошел его немного проводить.

– Не знаю, как будет дальше. Надо все как следует обдумать. Мне много чего еще надо обдумать. – Он поднял голову и посмотрел на крест. – Поганые времена.

Я кивнул и тихонько тронул его рукав.

– Не пропадай. Дай знать, если что. Можешь на меня рассчитывать. Всегда.

Эдгар положил свою руку на мою. Его ладонь была холодной, как деревяшки, вынесенные в ноябре на берег морским прибоем.

– Я знаю. Конечно. Обязательно. Спасибо, Харро. – Он замялся. – И вот еще что, – сказал он наконец. Пошарив в кармане брюк, он протянул мне какую-то вещицу. Перстень с «мертвой головой». – Передай Людвигу. Он мечтал иметь такое. Мне пока не понадобится.

– Ты уверен? – спросил я.

Эдгар скрестил руки на груди и сморщил лоб. Где-то в глубине его лица скрывалась улыбка.

– Уверен, – ответил он.

Я надел кольцо на левый указательный палец и посмотрел на него. Раны на руке уже почти затянулись. Только по краям желтоватых круглых отметин на коже еще оставалась краснота. Я снял кольцо и сунул его в карман. Мы с Эдгаром обнялись, и я пошел. В сторону самой прекрасной улицы Лейпцига.

Я сделал выбор. Что впереди – неизвестно.

Постскриптум

«В 1937 году в Лейпциге сформировалось несколько групп, состоявших исключительно из молодежи, – так называемые «шайки», члены которых одевались так же, как члены запрещенного ранее объединения «Союзная молодежь», и которые собирались в определенных местах. ‹…› Молодые люди мужского пола, входившие в эти банды, шумели на улицах, задевали прохожих, особенно членов гитлерюгенда, разъезжали по городу на велосипедах целыми колоннами в нарушение общественного порядка и непристойно вели себя по отношению к девушкам. ‹…› Вместе с другими аналогичными объединениями Лейпцига данная банда считала себя частью молодежного движения, призванного служить противовесом гитлерюгенду. Вследствие этого молодые люди и девушки отвращались от участия в общественной работе гитлерюгенда, в полном соответствии с выдвинутым лозунгом, призывавшим к полному отказу от взаимодействия с этой государственной юношеской организацией. Отмежевываясь от гитлерюгенда, эта банда открыто выступала за свободные развратные отношения с девушками, которые приглашались и в совместные походы».

Такими словами лейпцигская прокуратура, подводя итог произведенному в 1940 году расследованию, охарактеризовала в обвинительном заключении группу молодых людей из так называемой банды «Репербан», действовавшей в районе Линденау. Первым неформальным юношеским группам все же удалось на некоторое время отвоевать себе пространство, но уже в 1938 году они стали подвергаться жестокому преследованию со стороны государства. Многие члены таких объединений были арестованы или отправлены в исправительные лагеря для подростков.

Вполне возможно, что некоторые из этих молодых людей не вполне отдавали себе отчет в том, чем может обернуться для них «непослушание». Но были и такие, кто сознательно вкладывал в свои действия политический смысл. Им было понятно, что в Третьем рейхе можно легко оказаться в числе «врагов народа» только потому, что ты открыто проводишь свое свободное время так, как считаешь нужным, и одеваешься так, как тебе нравится. Лейпцигские банды представляли собой пестрые, стихийно сложившиеся группы, по преимуществу из рабочей среды. Эти молодые люди искали свое место в жизни и предпочитали плыть против течения. Большинство из них не были борцами сопротивления с ясными целями и планами, но все их поведение превращало их в оппозицию.

Я сам вырос в ГДР. В школе нам рассказывали, что при национал-социализме имелось два сорта людей: на одном полюсе – подавляющая масса фашистов, на другом – горстка борцов за правое дело. Мы должны были чтить Вильгельма Пика, Эрнста Тельмана и Вальтера Ульбрихта[83]. Выдающиеся личности. Они были повсюду – на плакатах, знаменах, в книгах, в учебниках. Маяки и, конечно, образцы для подражания. Так нам говорилось. И каждый, кто на них смотрел, казался сам себе ничтожным. Маленьким, легко заменимым, неприметным колесиком в механизме, который приводит в движение большую историю.

Когда у нас в стране произошли кардинальные перемены, мне было десять. С одной стороны, перелом в жизни миллионов людей, с другой стороны – открывшиеся новые возможности, в том числе и возможность взглянуть на многое по-новому. Позднее я попытался как-то осмыслить для себя произошедшие перемены. Я мысленно возвращался к своему прошлому в ГДР, размышляя о своей роли в те годы. О роли своих родителей и всех тех людей, которые меня окружали. Лейпциг был «городом-героем» – городом, жители которого не захотели больше приспосабливаться и стали движущей силой событий, приведших к краху ГДР (независимо от того, как лично каждый для себя оценивает время, прошедшее от осени 1989 года до объединения Германии)[84]. Я понял, что в жизни всякого наступает момент, когда он должен принять для себя важнейшее решение: открыто высказывать свое мнение независимо от того, насколько это мнение отличается от общепринятого, и невзирая на все возможные последствия. Или нет.

В какой-то момент я задался вопросом: а как все это было