Банда из Лейпцига. История одного сопротивления - Иоганнес Хервиг

где я живу, и я отставил свои фантазии. Все трое сели в машину. В ярости я смотрел вслед удаляющимся фарам, которые вскоре исчезли из виду, как светлячки в предрассветных сумерках. Я подумал об отце Генриха и собрался уже было одеться и побежать к нему, чтобы хоть как-то поддержать, но в этот момент к дому подкатила вторая машина. Обыск, мелькнуло у меня в голове.

Машина остановилась на дороге. Гудел мотор. Через какое-то время из машины вышли трое полицейских. Один из них держал под мышкой толстую папку. Легким шагом, как будто они направлялись в пивную, полицейские подошли к подъезду и исчезли за дверью. Я не находил себе места и все думал, как мне расправиться хотя бы с этой машиной. Может быть, шины проткнуть? Но я отбросил эту мысль. Устраивать такое прямо перед собственным домом было бы крайне неосмотрительно.

Я ждал. И ждал. Но ничего не происходило. Я прилег. И несмотря на все волнения и тревоги, тут же провалился в сон. На следующий день, ближе к вечеру, я наконец застал отца Генриха дома.

Вид у него был усталый, когда он открыл мне дверь, гораздо более усталый, чем обычно, но на какую-то долю секунды его лицо просветлело, как будто кто-то зажег спичку в кромешной тьме.

– А, Харро, – сказал он. – Знаешь…

– Знаю, Фридрих, – ответил я. – Поэтому я и пришел.

Он кивнул и впустил меня в квартиру. На кухонном столе стояла бутылка без этикетки с каким-то сомнительным напитком.

– Вот гады! – сказал я, садясь за стол.

Фридрих достал из буфета простой стакан, налил мне из бутылки и прислонился к плите, скрестив руки на груди.

– Прошу, – сказал он. – Угощайся. Мне уже хватит.

Я был не большим любителем такой простецкой выпивки, сшибающей с ног, но сейчас она была как нельзя кстати. Я осушил залпом свой стакан.

– Меня тут тоже недавно загребли, – сказал я. – Но через пару дней выпустили. Может, и с Генрихом будет так. – Фридрих потер себе подбородок. – Или они у вас что-то нашли?

Фридрих покачал головой и налил мне еще одну порцию.

– Нет, ничего не взяли, – ответил он. – Но не думаю, что мы скоро его увидим.

Его тяжелый взгляд придавил меня, как обломок скалы.

– Почему? Обязательно увидим! Я уверен!

Фридрих все еще держал в руках бутылку. Казалось, что он собирается поднести ее ко рту. Но он поставил ее на стол. Его передернуло.

– Параграф 175[82], слыхал о таком?

Что-то такое смутное всплыло в моей голове, как далекий звон колокольчика, но так и не обрело ясных очертаний. Я пожал плечами.

– Его тут еще больше устро́жили. Совсем недавно. Достаточно, если ты просто один из таких, даже если ты ничего особенного не делаешь.

– Таких – каких?

Фридрих закрыл глаза, выдохнул, снова открыл, посмотрел на меня и потянулся за спасительной бутылкой, словно ища в ней помощи и поддержки.

– Генрих предпочитает мальчиков, понимаешь?

Я засопел и откашлялся. У меня не было уверенности, что я правильно понял отца Генриха.

– Что значит – предпочитает мальчиков? В прямом смысле?

Фридрих кивнул.

– В прямом.

Я опустошил свой стакан, взял у Фридриха из рук бутылку и налил себе еще. Я даже не спросил разрешения, настолько я был ошеломлен.

– Ты не шутишь? – спросил я, зная, что это никакие не шутки.

Фридрих только молча посмотрел на меня.

В углу на стене висела фотография крошечного Генриха на руках у матери. У меня не укладывалось в голове, почему я ничего не замечал. Или не хотел замечать. Может быть, он как-то пытался завести разговор со мной на эту тему, а я пропустил мимо ушей?

И снова я подумал об этой призрачной великанше, госпоже Истории, с ее неотвратимой поступью и необратимостью – откуда в ней столько силы? Ярость обжигала мне щеки. Я злился на историю. На гестапо. На всю страну. Злился на Генриха и злился на себя. Держа в одной руке бутылку, другой я поднял свой стакан.

– За то, чтобы все хорошо закончилось, – сказал я. Больше мне ничего не придумалось.

Мы чокнулись, звяканье стекла вышло жалобным, но и этот слабый звук нас объединял.

Неделю спустя стало ясно, что Фридрих оказался прав. Генрих продолжал оставаться в тюрьме. И поделать тут ничего было нельзя. Я спросил у Фридриха, допускаются ли там визиты, на что тот лишь рассмеялся с пугающей горечью. Больше я таких вопросов не задавал, и это далось мне без особого труда. Я страшно боялся опять оказаться в стенах, за которыми теперь томился мой друг. Мне совершенно не хотелось туда. Но у меня не шла из головы та страшная ночная картина, когда я в последний раз видел Генриха, – она стояла у меня перед глазами: как он идет в наручниках между двумя гестаповцами, садится в машину и уезжает.

Целыми днями мы бурно обсуждали с нашими, как нам быть после того, что произошло со мной и с Генрихом. Считать, что это начало конца? Залечь на дно и заняться каждому своими личными делами? Или как-то приспособиться и «шагать в ногу со временем»? Последний вариант все дружно отмели.

– Только сейчас все и начинается по-настоящему, черт побери! – сказала в какой-то момент Хильма. – Им нас не запугать!

Все закивали. Я думаю, что большинство из нас ухватились за спасительный якорь, внутренне приняв выдвинутое против Генриха обвинение в качестве главной причины его ареста и надеясь на то, что гестапо ничего не знает или мало знает о наших отрядах. Может быть, подозрения в отношении Гарри и брата Хильмы были того же свойства. Ничего хорошего в этом не было, но по крайней мере наша компания оставалась пока вне угрозы. Все знали, что комиссар спрашивал меня о них, и все думали то же, что и я, только вслух никто ничего не говорил.

И была еще одна вещь, о которой все молчали, но которая лично меня не оставляла в покое, так что я в конце концов не выдержал и однажды отвел Хильму в сторонку, чтобы поговорить начистоту.

Солнце жарило вовсю, как будто кто-то специально опустил его пониже. Настало настоящее лето.

– Я вот одного не понимаю, – начал я, – вы ведь с Генрихом были вроде как парой. Но как же тогда… Как же он… Разве…

Пот лил с меня градом – жара и трудные темы плохо сочетались друг с другом. Но Хильма пребывала в благодушном настроении и все поняла.

– Мы и были парой. Вроде как, – сказала она. – До определенного момента. Да и