Золотой воскресник - Марина Львовна Москвина

стали махать, делать знаки, он встрепенулся и сказал:

– Так Бунин прожил семьдесят пять лет. А потом он умер.

* * *

Товаровед Аня из книжного магазина клуба “Проект О.Г.И” взяла мои книжки на продажу. Спустя некоторое время я позвонила – узнать, как идут дела.

– Сейчас нет денег, – сказала она. – Позвоните в субботу утром. Ночью с пятницы на субботу очень хорошо раскупаются книги.

– Это что – по дороге из ресторана?

– Почему? – она отвечает. – Именно приходят в книжный магазин часов в пять утра – купить книгу…

* * *

Даур Зантария был гениальным прообразом, недаром Андрей Битов, гостивший у него в Абхазии, вывел Даура ярким и красноречивым персонажем своего романа. Великий Грэм Грин, мимолетно повстречав Даура в Сухуме, так был им впечатлен, что уже в следующем романе Грэма Грина действует герой Даур Зантария. Светлый образ Даура, именуемый в моем романе “Гений безответной любви” Колей Гублией Легкокрылым, пронизывает всю вещь от начала до конца.

– Пошлю в Абхазию ксерокопию! – деловито сказал он. – А то они думают, я в Москве груши околачиваю. А я тут служу прообразом в поте лица!

* * *

– А еще про меня будет? – спрашивал Даур.

И, чтоб не иссякал родник моего воображения, самостоятельно разрабатывал свою восходящую линию:

– Например, твой Коля Гублия воевал против армии Шеварднадзе и выпускал “Боевой листок сепаратиста”. Однажды, когда он написал прямо: “Долой Шеварднадзе!”, он упал и сломал себе ногу. Потом случилась похожая ситуация. Он снова крикнул: “Долой Шеварднадзе!” И, как это ни странно, опять упал и опять сломал ту же самую ногу, причем в том же месте! С тех пор всякий раз, как только он произносил имя этого государственного деятеля, он падал и ломал ногу. Далее в “Боевом листке сепаратиста” Коля опубликовал обличительное стихотворение, в котором несколько раз вместо имени Шеварднадзе употребил местоимение “кое-кто”. За этот эзопов язык свои же абхазские сепаратисты, все как один горячие головы, бросили Коле в лицо, что он трус. Не стерпев оскорбления и презрительного отношения товарищей по оружию и будучи не в силах разумно объяснить, что с ним происходит, Коля оставил сепаратизм и уехал в Гваделупу, приняв там статус беженца. Погиб Коля, спасая гваделупскую деревню от нашествия ос. И местные жители с особым благоговением съели его мясо.

* * *

– Мое земное предназначение я уже выполнил, – говорил Даур. – Я запечатлен в тексте “Гений безответной любви”, поэтому спокойно могу завершать тут свои земные дела.

* * *

– Что я вижу? – удивлялась Лия Орлова. – Откуда в твоем романе эти любовные телефонные разговоры Даура? Ведь он все это мне говорил – на полном серьезе!

– Главное не слова, – успокаивал ее Лёня. – А то, что он в них вкладывал!

* * *

Владислав Отрошенко:

– Когда я с тобой разговариваю, Марина, я себе кажусь таким умным!

* * *

На радио один шумовик, очень добросовестный, узнав, что я в передачах вне всякой меры употребляю божественное звучание жизни, предложил мне “из-под полы” звук молчания у гроба.

– Ни у кого больше нет, – сообщил он доверительно. – Если понадобится – обращайтесь.

– Спасибо, – говорю. – Но в этом случае я могла бы использовать “партию молчания на колоколах”.

– Не то! – ответил он, щелкнув пальцами.

* * *

“Маруся! – пишет мне Дина. – Завтра мы уезжаем на Мертвое море, дивная путевочка на пять дней в роскошном отеле, за одно название которого можно душу отдать: «Нирвана». В цену включено все: пятиразовое питание, горячительные напитки, бар до потери человеческого облика, бассейн, сауна… Вчера разговаривала с организатором этой поездки Фимой из города Кривой Рог. Здесь он Хаим. Интонацию, к сожалению, я передать тебе не могу:

– Я вам добуду бумагу на сероводород!

– А что это значит, Фима?

– Как?! Вы не знаете сероводород?! Вы садитесь в ванну, и по вам ползают пузырьки, что это одно удовольствие. Я добуду вам бумагу, включая в цену! Я избранным людям всегда даю сероводород!..”

* * *

На ярмарке Non/fiction выступала в паре с норвежским писателем и путешественником Эспедалем. Публика поинтересовалась нашим семейным положением.

Я говорю:

– У меня есть муж и сын.

– А у меня есть дочь и муж, – ответил Эспедаль.

Нас обоих спросили: “На какие шиши вы путешествуете?”

Я сказала:

– Или командировки, или накапливаю…

– А я останавливаюсь в гостинице под чужим именем на три дня, – ответил Эспедаль, – переночую и уезжаю!..

* * *

Моя сестра Алла, посмотрев нашу беседу с Андреем Максимовым в передаче “Ночной полет”, сделала мне замечание:

– Что ты как советская школьница – спрашивают твоего мнения, а ты все цитируешь какого-то философа, никому неизвестного, на “ф”!

– Франциска Ассизского…

– Да! – говорит. – А кто его сейчас знает? Сказала бы: “Я считаю” – и вырази эту же мысль…

* * *

Жена Резо Габриадзе, ее ласково прозвали Крошка, рассказывала, как Резо искал ведро для изображения мчащегося поезда в спектакле “Сталинградская битва” и нигде не мог найти, пока не увидел подходящее ведро у директора театра. Но у того в нем стояла елка, так что пришлось подождать…

* * *

В Дзинтари, в керамичке, где обжигали скульптуры в печах, работала прекрасная латышка Инара. Она обожгла наши глиняные фигурки, и Лёня подарил ей книгу своих карикатур с подписью: “Пламенной Инаре от обожженного Тишкова!”

* * *

Скульптор Роберт Посядо из пятидесяти килограммов шамота слепил Венеру Милосскую.

Потом я слышала, как он сообщает кому-то, что Лёня Тишков и Гриша Берштейн тащили ее по вокзалу за ноги и за руки… которых у нее нет.

* * *

Туркменский скульптор Туркман предложил мне позировать ему.

– Я хочу слепить ваш бюст, – сказал он.

И поспешно добавил:

– Бюст – это значит голова.

* * *

Моя одноклассница рассказывала, как ее родственник Радик навещал режиссера Параджанова в больнице, приносил ему карамельки. А когда Радик уходил, тот пригоршнями эти карамельки загребал из пакета и разбрасывал в коридоре, как сеятель.

* * *

Иногда мы с Серёжкой прибегали на Ваганьково, и, пока я возделывала райский сад нашим светоносным предкам, он жевал бутерброды и решал задачки по математике на лавочке. Осень, листья кружатся, тишина!..

– Я первый школьник, – говорил Сергей, – который делает уроки на кладбище…

* * *

Лёня Тишков – Нине про директора питерского Первого хосписа Андрея Владимировича Гнездилова:

– Его прозвали Харон.

– А кто это – Харон? – спрашивает Нина.

– Харон – это… – с готовностью начинает объяснять Лёня.

* * *

“Кабаре Петрушевской” в Красноярске. Людмила Стефановна вышла на