Золотой воскресник - Марина Львовна Москвина

не пошел. Ему не понравилось, что все бабочки там будут мертвые.

– Можно, конечно, – сказал он, – прийти и с закрытыми глазами пробыть до фуршета… Энтомологи вообще устраивают фуршет?

* * *

Всех незнакомых женщин на улице, продавщиц в ларьке и вообще любых теток, независимо от вида и возраста, он звал просто “доченька”. Исключение Даур сделал только для абсолютно реликтовой, дико агрессивной матерщинницы, которая обложила его по полной программе. Ее он назвал “матушка”.

* * *

– Когда ты наконец перестанешь думать, что живешь в эпоху романтизма? – возмущается Лёня. – Ты живешь в эпоху постмодернизма!

* * *

Седова пригласили в арт-клуб “МУХА” на Новый год сыграть Деда Мороза. Седов в свою очередь порекомендовал меня на роль Снегурочки. В клубе нам сшили костюмы, ему дали бороду, валенки, все сверкает, переливается. Седов предложил:

– Давай я лягу под елку и буду спать якобы вечным сном. Ребята придут, а ты скажешь: Дед Мороз спит, но пора его разбудить, чтобы он навел порядок в природе и чтобы появился на земле Новый год. Возникнет интрига.

Мы нарядились, Седов лег под елку в красной шубе с курчавой бородой и закрыл глаза. Появляются дети в карнавальных костюмах – два пирата, Дюймовочка, Золушка, мушкетер и почему-то натуральный скелет. А я в синей шубке, в шапочке – давай им объяснять, что мы сейчас будем оживлять Деда Мороза.

Дети кинулись на него – пират за плечо трясет, мушкетер в ухо орет, Золушка – валенки стягивает, Седов и ухом не ведет. А один сообразительный мальчик побежал к родителям, сказал, что Деду Морозу плохо. И те вызвали скорую помощь.

* * *

Собираюсь идти в клуб играть Снегурочку, навожу марафет. А Серёжка:

– Ну что? Последний раз Снегурочку играем? Дальше-то пойдет Баба-яга?

* * *

– Что мне надеть – черный плащ или синий с красным? – спрашивает Люся.

– А вы по какому делу собрались? – спрашивает Лёня.

– Составлять завещание.

– Тогда лучше ехать в радужных тонах…

* * *

Тишков – художнику Жене Стрелкову, редактору нижегородского журнала “Дирижабль”:

– У тебя, Женя, только тогда состоится судьба, когда ты построишь дирижабль, сядешь на него, полетишь и исчезнешь навсегда. У вас там все в излучине Волги посвящено таким романтическим делам. Стоит памятник Чкалову. Тебе надо быть достойным героя-земляка! Что ты пустые парашюты в выставочном зале развешиваешь? Какое-то колесо с крыльями, брошюрки, эскизы… И это называется “Человек летающий”??? Довольно грезить и десятилетиями выпускать журнал “Дирижабль”!

– А как? Что делать? Посоветуй? – спрашивает Женя.

– Иди к спонсору, – говорит Лёня, – скажи, что после испытаний летательный аппарат будет ему возвращен и поставлен на службу туризму. Пообещай, что слетаешь и отдашь обратно. А сам улетишь и не вернешься. Тогда все соберут твои произведения, журналы все твои, сразу пресса появится, смысл и окончательная точка.

* * *

Послали Лёню идти хоронить нашу дальнюю родственницу, старенькую бабушку, которую он не знал и никогда не видел.

– Вот как раз и увидишь, – сказали ему.

– Хорошо, – согласился Лёня. – Но тогда я Марину тоже отправлю на Урал хоронить совсем незнакомых ей людей – с приветами от меня…

* * *

Стоматолог Кочанов:

– Ну не знаю, как вам еще отбеливать… Если вы хотите стать звездой дискотеки…

* * *

Художник Юра Шашкин – мне:

– Ты принадлежишь, как и я, квазиреализму…

* * *

Взяли на майские праздники путевки – круиз по малому Золотому кольцу на теплоходе “Грибоедов”. Поселились в каюте. А там во всю стену окно – и все время люди фланируют.

– Как же мы будем сексом заниматься? – я спрашиваю.

– Да мы так сексом занимаемся, – говорит Лёня, – что любо-дорого посмотреть!

* * *

Хозяйка хибары, у которой художник Буркин снимал сарайчик в Коктебеле, попросила:

– Володя! Нарисуйте мою дочку Надю, пока она как роза!

– А что, она потом будет как хризантема? – спросил Буркин.

* * *

У Дины Рубиной вышел в свет роман “Почерк Леонардо” – в Москве каскад презентаций, телевидение, радио. К назначенному часу приезжаю в кафе “Пирамида” на Пушкинской. Дина уже там – в белом плаще, осыпала меня подарками… А в этой стекляшке такая обстановка продувная и довольно специфическая публика. Я говорю:

– Пошли отсюда, здесь, наверно, бляди собираются.

– А мы-то кто с тобой? – удивилась Дина.

* * *

В кафе она приехала прямо с выступления на “Серебряном дожде”. В конце передачи ее попросили осуществить социальную рекламу.

– Как? Я? Не совсем понимаю. А что я должна? – она спросила.

– Вы должны сказать, чтобы водители не пили за рулем. Вы, Дина Рубина, их лично просите…

– Ну, включайте.

– Готовы?

– Готова. Здравствуйте, друзья! – произнесла она своим неподражаемым голосом. – Я, Дина Рубина, никогда не пью за рулем!

Все остались очень довольны.

* * *

В прямой эфир ей дозвонилась девушка.

– Ваши книги, – сказала она Дине, – для меня не просто книги…

– А что? – спросила Дина.

– …Часть тела.

* * *

– Зря Дина в финале “Белой голубки Кордовы” застрелила своего героя, – неодобрительно сказал Лёня. – И так на его долю выпало немало неприятностей. И сама из-за этого свалилась с гипертоническим кризом…

* * *

Тишков:

– И вот большевики уехали из Крыма, всех расстреляли, все разграбили и отступили.

– Мой дедушка, – я говорю, – не мог этого ничего сделать.

– Да? А откуда у вас такие старинные венские стулья?

* * *

Поэт Хамид Исмайлов в Москве в 90-е годы отправился на свой вечер поэзии. А перед этим сварил фирменный узбекский плов, целый казан, и нес его, горячий, в рюкзаке, в карманах которого аккуратно лежали ложки и салфетки. Около “Метрополя” его остановил милиционер. Попросил предъявить документы и показать, что он несет.

Хамид подумал – все, сейчас у него отберут плов. Но милиционер взял из рюкзака ложку и сказал:

– Я должен попробовать, что там у вас такое.

Он сытно поел, вытащил из того же рюкзака салфетку, вытер губы и отпустил Хамида на все четыре стороны.

* * *

Хамид решил начать новую жизнь в Париже. Знакомый предложил участвовать в русском вечере на тему: “Бунин и Хамид Исмайлов”. План такой: обзорно обрисовать жизнь и творчество Бунина, а остальное Хамид возьмет на себя. Первый доклад поручили русскому актеру-эмигранту, ему дали переводчика, и, хотя предоставили десять минут, он говорил и говорил: тут кошка, тут собака, каким Ваня Бунин был в младенчестве, кто в люльке его качал, словом, к финалу всего вечера дошел до того момента, когда Ивану Алексеевичу исполнилось десять лет. Ему