Монгольский след - Кристиан Гарсен

— Ладно. Думаю, это хорошая новость.

II. Вокруг Байкала

1. Прибытие

В автобусе было всего четыре пассажира: Чэнь Ванлинь сидел почти посередине салона и, похоже, дремал, прислонив голову к оконному стеклу; неподалеку — на том же ряду, но с другой стороны — слушала музыку через наушники MP3-плеера худощавая коротко стриженая блондинка в спортивном костюме; в конце салона спал прыщавый юноша — судя по прическе, это мог быть едущий домой на побывку солдат; впереди же сразу два кресла занимала пожилая бурятка с грудой разноцветных пакетов и сумок. Чтобы преодолеть четыре сотни километров от Улан-Удэ до Давши, крохотного поселка на северо-восточном берегу Байкала, автобусу потребовалось семь часов, и Ванлинь решил воспользоваться этим временем, чтобы отшлифовать некоторые свои тексты. Он даже не стал пытаться делать записи в пути, поскольку постоянная тряска и качка на рытвинах отбивали всякую охоту не только писать, но даже читать, поэтому, поглядывая иногда за окно со своей подушки — скомканной в подобие шара теплой куртки, Ванлинь параллельно обдумывал развитие двух историй: в одной рассказывалось о Пагмаджав, другую он тоже начал писать еще в Пекине, и между ними не было ничего общего, поскольку действие второй истории происходило в Америке, где, кстати сказать, сам Ванлинь никогда не бывал. Ему даже удалось набросать в блокнотике с красной обложкой пару фраз, пусть и малоразборчивых, которые он надеялся перечитать потом в тихой сельской глуши и использовать в качестве подсказок в блужданиях по мглистому, вязкому и ухабистому пути сочинительства. За окном, над курткой-подушкой, почти всю дорогу частокол лиственниц сменялся рядами берез, за которыми снова следовали лиственницы, и выглядел лес таким же дремучим, каким он, наверняка, был и в незапамятные времена. Иногда стена тайги распахивалась перед лесными озерами, а потом дорога вырвалась на простор степи, убегающей с восточной стороны в необозримую даль, словно бесконечный бильярдный стол, окрашенный в зеленый камуфляж благодаря прихотливым теням, падающим от облаков. Ванлинь повернул руку и взглянул на циферблат. С момента отъезда из Улан-Удэ прошло уже более пяти часов.

Немного позже, когда автобус, миновав поселок Баргузин, повернул налево и углубился в Забайкальский национальный парк[74], дорога стала более ровной, и Ванлинь решил почитать роман Генри Джеймса[75], начатый им накануне. Он не поддался на уговоры сестры сосредоточиться, как она сама, на чтении английских авторов XVIII и XIX веков, но в какой-то степени учел ее вкусы, взяв с собой книгу самого английского из американских писателей. Книга, впрочем, его раздражала чрезмерным нагнетанием страстей при недостатке событий, так что постоянно хотелось сказать автору: «Ну давай же, поторопись, ближе к делу!». Тем не менее он продолжал читать и постепенно втянулся, героические усилия сменились нарастающим удовольствием от чтения.

Когда приехали в Давшу, Чэнь-Костлявый оставил свой багаж в усадьбе, где он зарезервировал комнату для экотуристов, — это оказался ветхий барак из круглых бревен на занесенной песком улице — и, решив осмотреться, направился на берег озера, сразу показавшийся ему почему-то знакомым. Спустя короткое время он осознал, что перед ним почти точная, разве что уменьшенная, копия пляжа из его сна — того, который он пересказал сестре за несколько дней до поездки и в котором он познакомился со стариком, обернувшимся лисом: такая же длинная полоса песка, такая же лодка на берегу, такая же шелестящая на ветру растительность, такие же огромные белые валуны, такой же запах сохнущей рыбы. Единственным отличием — если не считать того факта, что вместо моря тут катило волны озеро — было то, что домик стоял не на берегу, а на сваях над самим озером, в конце плавучего моста длиной метров в десять. Мостик, сложенный внахлест из более-менее параллельных полусгнивших досок, мог вызвать у человека, который решился бы вступить на него, разве что среднюю степень доверия. Вокруг не было ни души. Легкий прохладный ветер пошевеливал высокие травы на вершинах дюн. Стояла густая тишина, синева тяжелого шероховатого неба, похожего на огромный кусок натянутой кожи, смешивалась с еще более яркой синевой озера, убегавшего за горизонт. Ванлиня охватило какое-то непривычное, новое для него чувство: ощущение необъятности, причем бесконечность эта относилась не только к горизонтальной протяженности озера, но также к его глубине и возрасту. У него слегка закружилась голова.

— Ты хотел бы войти? — спросил кто-то у него за спиной по-английски.

Ванлинь аж подпрыгнул, потом повернулся и сразу же узнал ее — девушку в спортивном костюме и бейсболке, со светлыми, почти белыми волосами.

— Меня зовут Ирина, — продолжила она, протягивая руку и широко улыбаясь. — Мы ехали вместе в автобусе.

— Привет… Я Чэнь Ванлинь, — пробормотал Чэнь-Костлявый.

— Ты здесь в отпуске, — уверенно сказала она.

Ванлинь поколебался. Он не привык к живому, без обиняков, общению с незнакомыми девушками.

— Да, на несколько дней. Ты тоже?

— Нет, я здесь и живу пока что. У меня родители — палеоантропологи, они изучают образ жизни первобытных племен в доисторические времена, — уточнила она нарочито серьезным тоном. — Они работают вон там, — она махнула рукой в сторону севера, — на базе, не очень далеко отсюда. А иногда уезжают на тот берег озера, — она показала рукой вперед, на запад, — к Саган-Забе[76].

Ванлинь, смущенный, рассматривал мыски своих туфель.

— И… что они исследуют вот сейчас?

— Полагаю, следы племен, которые жили в этих местах восемь тысяч лет назад и внезапно исчезли. Но точно не знаю. Этой темой занимаются разные специалисты: климатологи, геологи, археологи…

Некоторое время они помолчали, созерцая гладь озера.

— Тебе известно, что это самое глубокое озеро в мире? — спросила Ирина.

— Да, я читал об этом.

— В нем одном содержится больше воды, чем во всех американских озерах, вместе взятых, — сказала она, покачивая головой, как бы сама поражаясь собственным словам. — Многовастенько, согласен?

Ирина, несомненно, была еще подростком, просто очень высокой для своих лет и довольно костлявой — похоже, выросла вверх она слишком быстро. Но говорила она на удивление низким голосом, неторопливо и весомо, почти как взрослая. Помимо волос — настолько светлых, что казались чуть не белыми, — Чэня-Костлявого завораживал взгляд ее ярко-синих глаз: взгляд у нее был всегда грустный, даже когда она улыбалась или смеялась. Английский у нее был своеобразный, но, в общем, достаточный для поддержания разговора — во всяком случае, не хуже, а то и лучше, чем