Встретимся в музее - Энн Янгсон

молчал даже Эрик, наш главный любитель поболтать. Мы сидели у камина и по очереди держали малышку на руках. Эрик и Карин готовили, еда была сытной и вкусной. Днем мы как следует укутали ребенка и пошли гулять вокруг озера, где отпустили в последнее плавание вещи моей жены. Время, проведенное рядом с ними – всего две ночи и один день, – было успокаивающим и насыщенным, как один длинный, густой, сладкий глоток горячего напитка.

Карин кое-что рассказала нам, и в другое время это бы встревожило меня, но мы больше не заговаривали об этом, так что я почувствовал, что могу эмоционально отстраниться и отнестись к ее рассказу объективно. Были ли эти новости хорошими или плохими? Я не мог этого сказать и не мог позволить себе строить догадки об этом. Новости касались Бена, отца малышки. Дочь не рассказывала мне, но он продолжал слать ей электронные письма, и, будучи беременной, Карин на них отвечала, но не упоминала о том, что у нее будет ребенок. По ее словам, осознав, что ей или дочке может грозить опасность, она начала думать, что поступила неверно, утаив от Бена свою беременность. Лежа в послеродовой палате, Карин чувствовала, что уверенность в правильности этого решения слабеет. А потом ее подружка нашла в магазине сборник стихов, который Вы упоминали в своем письме. В одном из стихотворений говорилось об отце. Отце, который приводит жену и ребенка домой из роддома. Это стихотворение от лица мамы адресовано младенцу. Первая строчка такова: «Я хочу, чтобы ты знал». Это самое стихотворение вселило в нее уверенность, и она отправила Бену электронное письмо. Написала, что ничего от него не ждет, но чувствует, что не вправе скрывать Биргитт и Бена друг от друга. Она (Карин) не может сказать, захочет ли Бен познакомиться с Биргитт сейчас или она, Биргитт, предпочтет познакомиться с отцом, когда немного повзрослеет и сможет принимать такие решения сама. Карин была уверена лишь в одном: она не собирается отказываться от ответственности за Биргитт. Возможно, она даже не готова делить эту ответственность с кем-то. Она только хотела, чтобы Бен знал: этот ребенок появился на свет от слияния ее яйцеклетки и его сперматозоида.

Он ответил, и в письме не было ни претензий, ни даже выражения радости. Только время прибытия его рейса. Он собирался прилететь в Копенгаген утром 27 декабря. Карин написала, что встретит его в аэропорту. Она решила взять с собой малышку и обойтись без особой торжественности при первой встрече отца и ребенка. Она будет просто женщиной, которая держит новорожденную на руках в людном месте. Еще она подумала, что решит после первой встречи, какими будут ее дальнейшие шаги, например пригласит ли она Бена к себе в квартиру. Поэтому было важно организовать все таким образом, чтобы вопрос, где он может остановиться, оставался открытым. Мы с Эриком выслушали ее объяснения и сказали: «Твой выбор, твое решение». Потом мы все вместе сели у камина и смотрели на огонь и на то, как свет отражался от белых, серебряных и золотых шаров, которые я подвесил к потолку.

Разумеется, 26 декабря, когда Эрику пришла пора увозить Карин и Биргитт обратно в Копенгаген, я был полон тревоги и беспокойства. Я спросил, не нужно ли мне поехать вместе с ними, но Карин сказала, что нет. Весь следующий день я ждал от нее весточки, и назавтра дочка позвонила. Она спросила, могут ли они с Беном приехать ко мне на пару ночей. Я, конечно, разрешил и не задал ни одного вопроса. Интересно, легче ли живется семьям, в которых люди привыкли разговаривать друг с другом. Если бы я всегда использовал слова, чтобы рассказать своим детям о том, что думаю и чувствую, получилось бы у меня лучше их воспитать, крепче любить и продолжать поддерживать их теперь, когда они достаточно взрослые, чтобы жить самостоятельно? У меня нет такой привычки, но это, по крайней мере, означает, что я никогда не говорил ничего лишнего.

Когда они приехали, я сразу заметил, что любое сказанное слово может быть лишним. Оба выглядели так, словно надолго задержали дыхание. Бен выше и крупнее Карин, такой крепко сложенный мужчина. Должно быть, есть другое слово, подскажите – какое. Он показался мне мрачным и серьезным. Я ожидал, что приедет кто-то более расслабленный и легкомысленный, потому что, признаюсь Вам честно, я все еще не мог оправиться от потрясения, вызванного их с Карин поведением, в результате которого была зачата Биргитт. Я перекладывал вину на него, уверен, что несправедливо. Но при встрече Бен произвел на меня впечатление человека здравого и нерешительного, этого я тоже не ожидал, потому что считал, что он будет уверенным в себе и волевым. Такой образ сложился у меня после рассказа Карин о том, как он повел себя, когда компания незнакомых мужчин стала приставать к ней на улице.

Открыв дверь, я увидел, что Бен держит малышку на руках, и это вселило в меня надежду, что все будет хорошо.

– Пришлось уехать из Копенгагена, – сказала Карин, целуя меня в щеку. – Там слишком людно.

Они пробыли у меня три дня, и первые два я их особенно не видел. Они ездили на машине погулять и спали. Карин и Бен заняли разные комнаты, но, когда малышка просыпалась и плакала среди ночи, я слышал шаги по коридору из обеих спален. Когда они были дома и бодрствовали, мы сидели, смотрели на малышку и разговаривали о самых обычных вещах: о работе Бена и Карин, о книге, которую я пишу, о Силькеборге, о городке в Австралии, где вырос Бен. Разумеется, мы разговаривали по-английски, и я вспомнил о том, с каким восторгом Вы слушали акценты попутчиков, когда ехали в Инвернесс. Английский Бена показался мне более твердым и напористым, чем у англичан, чью речь я обычно слышу в музее.

За эти дни я понял две вещи. Во-первых, Бен не такой уж серьезный. Он застенчив, но в обычное время много улыбается, шутит, ведет себя как человек, который знает, что жизнь – веселая штука. Мне это нравится. Во-вторых, было заметно, что они оба будто выдыхают и, передавая друг другу дочь, начинают больше доверять друг другу.

В последний вечер Карин сказала:

– У Бена три сестры, и все старшие. У его мамы уже восемь внуков и внучек.

– Но таких симпатичных, как Биргитт, точно нет, – сказал Бен.

Карин дотронулась до его руки.

– Это даже не обсуждается, но папа говорил, что, возможно, нам