Встретимся в музее - Энн Янгсон

они смотрели куда-то по сторонам и думали о своем. Если бы я вышла на следующей остановке, они не смогли бы вспомнить ни одной моей черты уже через минуту после того, как поезд тронется. Но стоило мне начать набирать петли, как все трое заметили мое существование. Я связала несколько рядов и, подняв на секунду глаза, поймала на себе взгляд женщины, сидевшей напротив.

«Что вы вяжете?» – спросила она.

«Медвежонка для первой внучки одного моего друга», – ответила я.

«Бабушка как-то связала мне красивое жаккардовое платье. Мне было не больше пяти, но я до сих пор отлично его помню. Когда у меня появились дети, я попыталась научиться вязать, но так и не поняла, как это делается», – сказала женщина.

«А я умею вязать, – сказал мужчина, сидевший рядом со мной. – Конечно, не жаккардовые узоры, ничего такого сложного. Но вязать я умею».

И мы начали разговаривать про вязание. Мужчина напротив сказал, что в его семье никто никогда не вязал, и, казалось, был раздосадован этим фактом, в отличие от моего соседа, который явно гордился тем, что закончил аж два шарфа, в то время как его сестры забросили вязание, едва попробовав связать квадрат. Женщина споткнулась на том же этапе и отказалась продолжать, когда вместо квадратов один за другим стали получаться ромбы. Мужчина, который умел вязать, признался, что начал пару варежек, но так и не смог закончить. Он был уверен, что мама их сохранила, и решил, что при следующей встрече он обязательно спросит про них, возможно, даже заберет и попробует на этот раз довести дело до конца. У женщины была подруга, которая умела вязать, так что она задумалась над тем, чтобы взять у нее пару уроков и все-таки попробовать научиться. Мужчина, который никогда не брал в руки спицы, вспомнил, что подруга его жены как-то раз связала целый свитер в технике «энтрелак», а это, по его представлениям, та еще задачка. Все трое посмотрели на меня.

«Да, действительно, та еще», – сказала я.

Их заинтересовали детали моего занятия, и я стала объяснять, как провязываю петли, как выглядит выкройка (медвежонка я сошью из отдельных частей, а не свяжу целого за один подход), из какой шерсти и по какой схеме я вяжу. Схема особенно заинтриговала моих попутчиков, они никак не могли понять, как я перевожу стоящие вразнобой на странице цифры и буквы в набор инструкций. Я объяснила, что это как умение читать ноты. Я не умею этого делать, но если бы умела и если играла бы на каком-нибудь инструменте (чего я тоже не умею), то сразу видела бы, какие инструкции заключены в нотах и какая мелодия потечет из-под моих пальцев, если я буду следовать этим инструкциям.

Потом женщина заговорила о своей бабушке, той самой, которая связала незабываемое жаккардовое платье. Она говорила о том, как скучает по ней. У мужчины, который никогда не вязал, только что умерла бабушка. У нее был тяжелый характер, и вообще любить ее было непросто, но мужчина неожиданно обнаружил, что тоже по ней скучает. Хотя это было неожиданно, ведь он привык задумываться, что именно она не одобрит при следующей встрече: его одежду, друзей, занятие, темы для обсуждения. Теперь он стал замечать, что и сам относится ко всему этому более критично, как будто раньше эту работу за него выполняла бабушка, а значит, и беспокоиться было не о чем. У мужчины, умевшего вязать, тоже была бабушка, которая во время Второй мировой войны перегоняла «Спитфайры» с заводов на поля сражений.

Когда тема бабушек была исчерпана, женщина спросила меня о малышке, которой я готовила подарок. Я ответила, что никогда ее не видела. Она живет в Дании. Сама я никогда не была в Дании. Из нас четверых только мужчина, которому не давалось вязание, бывал в Дании и даже провел там целый год. Его осведомленность в датской жизни компенсировала полный провал с вязанием. По крайней мере, я надеюсь, он думал именно так.

Женщина и мужчина, которые тоже никогда не бывали в Дании, тут же решили, что надо ехать. К тому моменту, когда поезд прибыл в Эдинбург, где все трое вышли, они нисколько не сомневались, что поедут туда – и скоро. Слушая, как легко они рассуждают о путешествиях, я снова пала духом. Именно в таком состоянии я написала то письмо профессору Глобу. Это ж надо, я так и не доехала до Силькеборга. Хотя намеревалась это сделать с тех пор, когда была как минимум на пару десятилетий моложе той женщины, что сидела напротив меня. Я поняла, что переписка с Вами стала способом посетить Толлундского человека, не посещая его. Может быть, я боюсь этого. Всегда боялась, а теперь боюсь еще сильнее.

Когда Эдинбург остался позади, за окном потемнело, и поезд снова и снова останавливался на платформах, которые возникали из темноты, освещенные яркими фонарями, а затем опять исчезали позади. Я продолжала вязать, пока не устала, а потом просто сидела, ничего не делая и ни о чем не думая, пока поезд не остановился в Инвернессе и меня не встретила моя милая Мэри, стройный оплот спокойствия в вокзальной суете.

Мне пришлось дождаться рассвета, чтобы увидеть горы. Вы правы, очень важно видеть горы хотя бы иногда. Они гораздо больше, чем может вместить память. Путешествия к любимым тоже. В этом Вы были правы. По крайней мере, я начинаю год с того, чего никогда не делала раньше. Вероятно, таким должно было быть мое новогоднее желание: продолжать делать то, чего я никогда не делала раньше.

Скоро напишу еще. И отправлю медвежонка.

Со всей любовью,

Тина

Силькеборг

9 января

Дорогая Тина,

мне начинает казаться, что, читая Ваши письма, я слышу Ваш голос. Я даже близок к тому, чтобы поверить, будто вижу Ваше лицо. И могу без слов понять, о чем Вы думаете и что чувствуете, как если бы Вы были кем-то близким, сидящим напротив. Я понимаю, что Вы хотели сказать в последнем письме. Вы не говорите, поэтому я не знаю, могу ли я сказать или сделать нечто такое, что помогло бы Вам принять решение. Если есть, Вы должны мне прямо об этом сказать. Я знаю, чего хотел бы в новом году, не только избежать катастрофы, а гораздо большего.

Теперь к моим новостям. Все они радостные.

Эрик забрал Карин с крошкой Биргитт и привез их ко мне домой на Рождество. Это было чудесное время. Мы особенно не разговаривали,