Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Зеленые огни запрыгали в глазах бывшего бравого армейца. Он схватил его за шиворот, отшвырнул от себя с какою-то самим им неведанною силой и, нажав разом ручку, дернул к себе дверь – и вошел…

Он как-то мгновенно обнял взглядом всю внутренность комнаты: полинялые, тисненые под бархат, зеленого цвета обои и темный ковер во весь покой, старомодная красного дерева мебель, обитая порыжевшим трипом, две зажженные в высоких шандалах свечи на овальном гладком столе – и в углу, отгороженном ширмами, очерк двух взбитых подушек на широкой кровати.

Ольга Елпидифоровна, закинув несколько голову назад, с отброшенным на затылок кружевом вуали, стояла посреди этой комнаты, и Ашанин, наклонившись до уровня ее подбородка, торопливо и неловко от спеха и волнения, хлопотал над отстегиванием крючка спиравшей ее у горла шубы…

Внезапный шум, шаги, чей-то неожиданный, прерывавшийся, грозный голос поразил его слух… Он вздрогнул, обернулся, отпрянул инстинктивно от нее и, зардевшись от смущения и досады до самых волос, устремил тут же сверкающие глаза на вошедшего.

Шуба как бы сама собою скользнула и скатилась за спину молодой женщины. Она безотчетно, движением купальщицы, застигнутой в минуту раздевания, поднесла руку к груди и с задрожавшими, белыми губами обернулась в свою очередь всем телом к мужу.

– Вы… вы, – хрипели и путались слова в его горле, – у вас отец умирает, a вы… Где вы?..

– Никс! – вскрикнула она. – И оборвала на этом слове… Из страшнаго, никогда ею до тех пор невиданного таким выражения его лица она поняла разом, что это слово было уже бессильно, как была бы бессильна всякая попытка обмана, что для него уже не оставалось сомнений, и что сбыть беду она могла лишь крайнею дерзостью и самообладанием.

Она шагнула к нему вся бледная:

– Без скандала, прежде всего!

Он глядел на нее дикими, будто ничего не видевшими глазами. Грудь его тяжело вздымалась и падала; руки поводило судорогами…

– Не для меня, так хоть для вашего имени… которое я ношу до сих пор, – проговорила она полушепотом. – Владимир Петрович, – обратилась она с места к Ашанину, – прошу вас уйти!

Заметное колебание сказалось в чертах молодого человека.

– Прошу вас!.. Меня не тронут! – добавила скороговоркой Ольга Елпидифоровна со скользнувшею на миг по губам ее надменною улыбкой. – Пропустите Владимира Петровича! – молвила она тут же, вскидывая опять глаза на мужа.

Он машинально, как бы с привычною покорностью прежних дней, двинулся с места.

Ашанин низко наклонил голову пред своею сообщницей, словно прощаясь с нею в ее гостиной, и направился к двери.

– Я всегда к вашим услугам! – тихо произнес он, проходя мимо Ранцова.

Тот встрепенулся вдруг, вздрогнул:

– Если, – и безумное, глубоко потрясающее отчаяние сказалось в звуке этих слов, – если я вас не разорвал в клочки в первую минуту, то… ступайте с Богом!

И он твердым и печальным жестом указал ему пальцем на дверь.

Московский Дон-Жуан не нашел слова ответить. Он бессознательно опустил глаза и вышел. На душе у него было скверно; он предпочел бы десять вызовов этому немому презрению и сознанию той муки, которую нес от него теперь этот «сильный», чувствовал он, и «хороший человек».

Он спустился поспешно вниз, в буфет гостиницы, потребовал бутылку шампанского, выпил ее залпом до дна и, выйдя на улицу, пошел к себе домой пешком, покачиваясь от разобравших его на морозе винных паров и с готовыми брызнуть сейчас из глаз слезами.

Ольга Елпидифоровна по его уходе вздохнула полною грудью; главная, – да и пожалуй, вся – думала она – опасность миновала для нее. Она опустилась на стул, подле стола, оперлась о него локтем.

– Объясните мне теперь, пожалуйста, – начала она своим самоуверенным, давно знакомым Ранцову тоном, – как вы сюда попали… и к чему вся эта сцена?

Он стоял недвижно, в трех шагах от нее, и странен был в эту минуту взгляд, которым неотступно глядел он ей в лицо. Какая-то будто новая, никогда им доселе не виданная женщина сидела теперь пред ним и вела с ним речь с этим бесстыдством. Горькая усмешка блуждала под его щетинистыми усами…

– Я вам сказывал… я поехал предварить вас: отец ваш при смерти… a вы… с любовником, в этой грязи! – неудержимо сорвалось вдруг у него с языка. Он отвернулся и сжав до мучительной боли свои заледеневшие пальцы, упал, словно подкошенный, в стоявшее близ него кресло.

Ольга Елпидифоровна вспрянула с места:

– Я не поняла… Папа хуже?.. Едемте!

Она кинулась поднимать свою шубу с пола.

– Помогите же надеть! – почти крикнула она на него.

Он поднялся, дрожавшими ознобом руками накинул ей мех на плечи – и отошел.

– Никс, – проговорила она вдруг со внезапным порывом, – вы мне простите?

Он пристально поглядел на нее и засмеялся.

Смелая барыня переменилась в лице:

– Что же это значить должно? – гневно вскрикнула она.

Ранцов нервно тряхнул плечами:

– И к чему спрашиваете? Известно, вам одна дорога, а мне…

Он не договорил, махнул рукой и вышел первый из комнаты.

В коридоре человек пять слуг, a с ними сам хозяин гостиницы похаживали с озабоченными лицами, в очевидном чаянии и страхе: «Не дай Бог чего в 3-м нумере».

Никанор Ильич побледнел, как полотно.

– Чего вам тут? – пропустил он сквозь стиснутые зубы, шагнув к первому стоявшему у него на пути. – Деньги требуются?

– Pardon, monsieur, tout est payé2! – поспешил заявить француз-содержатель, выступая вперед с приторно-любезною улыбкой.

– Врешь ты, я плачу за удовольствие! – бешено крикнул на это Ранцов, выхватил из кармана бумажник и, забрав из него в ком все, что там случилось ассигнаций, швырнул ими в лицо говорившему.

Жена его между тем, укутанная до подбородка вуалью, скользила как тень мимо стены, пробираясь к лестнице.

Швейцар усадил ее в карету. Она поспешно уткнулась в угол и судорожно прижмурила глаза.

Чрез мгновение вышел на крыльцо Никанор Ильич, кликнул свои сани, сел и, подняв до самого лба свой старенький бобровый воротник, не опускал его уже до самого дома.

Он приехал ранее жены несколькими минутами, и из растерянного лица Федьки, выбежавшего отворять ему, понял, что она уже не застанет отца в живых. Он сбросил ему на руки шинель и, не выговорив ни единого слова, пробежал в спальню Елпидифора Павловича.

Вбежав на лестницу в свою очередь, Ольга Елпидифоровна застала в сенях вышедшего ей навстречу доктора. Он нес на себе официально понурый вид, приличествовавший данному обстоятельству, который все ей сказал…

– Доктор, неужели?.. – могла она только выговорить, бледнея и едва переводя дыхание.

– Que faire, madame