Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Кто он, ma chère, офицер аль capitan?

– Полковник, тетушка! – крикнула ей на ухо несколько раздосадованная Марья Яковлевна.

– Грибоедовская Москва! – фыркнул вслух у пялец Иринарх Овцын.

Овцын-Ламартин обернулся испуганно на сына. Но эпизод прошел незамеченным, затерявшись в звуках какой-то фортепианной пиески, заигранной Моховым по просьбе Александры Павловны.

Не было еще одиннадцати часов, но никакого уже терпения не хватало Ольге Елпидифоровне. Она встала с места и начала прощаться с хозяйкой.

– Куда же вы? – всполошилась та. – Рано, у меня всегда ужинают…

– Нет, pardon, chère madame, не могу право, я очень устала…

Марья Яковлевна поглядела на нее:

– Я вас, впрочем, понимаю, – сказала она, пожимая ей обе руки и чуть-чуть мигнув в сторону Аглаи Константиновны, – и отпускаю вас с миром. Надеюсь, до свидания?..

– Непременно, если только пробуду в Москве…

– 43-Et moi aussi j’espère que vous viendrez me voir, – запела княгиня. – Я очень буду рада. Vous me rappelez un si bon temps. Помните la pauvre Lina? Vous lui étiez si dévouée-43!..

Пока шла эта болтовня, Ашанин, присевший было к круглому столу, за которым помещалась Сашенка, вместе с Троекуровым и Шигаревым, рассказывавшим ей какой-то старый анекдот, встал и взялся за шляпу.

– Вы уходите? – проговорила равнодушно девушка.

«Если бы все они могли уйти и оставить меня с ним!» – подумала она.

– Да, у меня ужасно голова болит, – торопливо ответил он и выскользнул из залы.

Ольга Елпидифоровна, распрощавшись со всеми и доведенная до передней очарованною ею хозяйкой и ее дочерью, спускалась с лестницы, кутаясь в свою чернобурую лисицу и выражая мысленно по-французски вынесенное ею из этого дома впечатление: «Mon Dieu, quelle province44!» Красноносый Архип, выездной Марьи Яковлевны, крепко придерживаясь за перила, чтобы не уронить своей вечно упитанной спиртом особы, трусил, предшествуя ей, по крыльцу, говоря себе в свою очередь: «Без, человека своего ездят, a еще петербургской дамой прозываются!»

Он дернул ходившею на блоке выходной дверью и вышел во двор.

– Пожалуйте! – сказал он, возвращаясь через миг.

У самого крыльца стояла только что подкатившая карета.

– A фонари? – вскликнула Ранцова, подымая глаза на кучера, слабо освещенного на козлах своих светом масляной лампы за стеклянным колпаком, вставленной над выходною дверью. – Ты фонарей не зажег?

– Ничего-с, – отвечал он сонным голосом, – и так довезем!..

– У нас в Москве просто! – добавил к этому самодовольно Архип и отворил дверцы. – Пожалуйте.

Она вошла…

– Пошел! – крикнул он, захлопывая дверцы за нею…

Карета тронулась, и в то же мгновение кто-то, быстро отворив ее с другой стороны, вскочил в нее на ходу и опустился рядом с красивой барыней.

– Владимир Петрович! – вскрикнула она, еще не распознав его в темноте, но тотчас же догадавшись, что это он, по дерзости выходки, – что вы делаете! Карета нанята мужем, кучер знает его в лицо, расскажет…

– Вашу карету я отослал, это другая, кучер не знает ни вас, ни меня… А я так счастлив!..

Он охватил ее одною рукой, другою завладел ее руками, и его палящия губы так и ожгли ее лицо…

XIII

Нет, уж не ведать мне, братцы, ни сна, ни покоя;

Сила и воля нужны мне для страшного боя…

Граф А. Толстой.

Карета только что скрылась за воротами, и Архип еще стоял на крыльце, глядя слезившимися глазками на месячное небо, как во двор, визжа полозьями, скользнули широким раскатом сани, и сидевший в них господин в шинели и фуражке с кокардой окликнул его из них:

– Эй, любезный, это дом Лукояновой госпожи?

– Известно ихний… a то чей еще? – фыркнул в ответ огорошенный и видимо даже оскорбленный таким удивительным для него вопросом старый дворовый.

Господин выскочил из саней:

– Так вот что, любезный, – у барыни твоей гости?..

– Точно так, гости-с… A вам что угодно?..

– Так вот что, – повторил, прерывая его, тот, – тут моя жена…

– Не могу знать-с!

– И не знаешь, конечно, – нетерпеливо молвил приехавший, – она в первый раз у вас… Приезжая из Петербурга, молодая дама, Ольга Елпидифоровна Ранцова.

– Из Петербурга? – протянул Архип. – Молодые, без человека приезжали?

– Да, да!

– Они вот сею минутой только уехать изволили: они из ворот только, a вы в ворота…

– Так это она была! – Ранцов кинулся к своим саням. – Поворачивай скорее! – крикнул он извозчику. – Я карету ее не признал, – проговорил он.

Архип ухмыльнулся и качнул головой:

– A и как признать-то? Потому, первое, не свой экипаж, да и не та совсем, потому ихняя без колеса осталась, так сам Владимир Петрович ездили им другую нанимать.

– Какой Владимир Петрович?

– Ашанин господин… известно какой! – фыркнул опять тот с выражением нового изумления: не знать, мол, такого господина, как Владимир Петрович!

– Пошел! – крикнул Ранцов, вскакивая в сани с бессознательно сдвинувшимися бровями. – Тут карета одна выехала сейчас, видел? Норови нагнать скорее!

– Видел, влево приняла; нагоним, барин.

Извозчик хлестнул свою лошадь.

«Досадно», – говорил себе Никанор Ильич, нетерпеливо и тревожно выглядывая прищуренными глазами из-за спины его вдаль пустынных московских улиц: «Не застал ее тут, бедную, и предуведомить не успел… Придется теперь уже дома… Не пущу войти без себя, пока не приготовлю к беде к этой».

Он глубоко скорбел и путался в мыслях. «Она может на ответственность мою возложить… Как я допустил, зачем дал этой Анфисе?.. Так ведь она ж сама приказывала, чтобы по-прежнему, чтоб та и чай подала ему, и все… Как же мне предвидеть было!.. А теперь „до утра, до утра не проживет“, говорит доктор… Господи»…

Он упросил доктора («милый человек, сейчас приехал!») оставаться при нем, покуда сам он съездит за женой и привезет ее… «И доктор тут, ну и Анфиса эта, и Сергея моего тоже нарядил, чтобы ни на минуту не покидал его… Не одного оставил… Только чтоб ей теперь застать его еще, застать, чтобы по крайности дочерняя рука глаза ему закрыла!..»

– Во, катит, – обернулся на него извозчик, указывая кнутом на быстро подвигавшийся впереди черный остов колесного экипажа, – перегнать что ль требуется?

– Д-да, двигайся живей… за нею! – нерешительным тоном отвечал Ранцов.

Обычная ему с женой робость впала ему опять в душу. «Что ж ее останавливать теперь посреди улицы, только испугать хуже! – доказывал он сам себе. – Не застал там, у этих Лукояновых, так теперь уж как приедем, на крыльце ее высажу… и приготовлю»…

– Пошевеливай-ка кнутом, пошевеливай! – закомандовал он со внезапною