Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Знаю! A зачем ты у меня не бываешь? Стыдно! С отцом твоим вместе флигель-адъютантами у государя Александра Павловича были!..

Троекуров не успел ответить, так как старец быстро обернувшись в сторону княжны Кубенской, заголосил ласково, кивая на нее:

– Вот и ее отец тоже! Здравствуйте! Гордая какая сидит, меня не видит! – засмеялся он.

– Я вам кланялась, граф, вы не видели, – сказала она, и мимолетная улыбка, изменившая всю ее физиономию, пронеслась и тут же потухла на ее губах.

Она встала, шагнула к нему и подала руку.

– На отца похожа! – запел он снова, удерживая эту руку в своей руке. – Умный человек был! Железный, кланяться не умел! Если бы не характер, не такую бы карьеру сделал! В Сибири держали до смерти… Покойный император его ценил, только ходу не давали…

– Угодно вам чаю, граф? – спросила подходя к нему и приседая Сашенька.

– Благодарствуйте! Пил дома! Милое дитя!

Он опустил руку Киры и принялся хлопать по руке Александры Павловны:

– В Петербурге были – знаю! Весело было?

Марья Яковлевна поспешила ответить за дочь:

– Очень, граф, очень! На большой бал попали, в grand monde, к Краснорецкой; всю царскую фамилию видели. Один из князей танцевал с нею.

– Un des grands30… – вся сомлев от неожиданной возможности такого счастия для такой незнатной в ее понятиях девушки, как Сашенька Лукоянова, – воскликнула княгиня Аглая Константиновна, – il a dansé avec vous, mademoiselle31? – промолвила она, с некоторою уже благоговейностью взглянув на девушку.

– Да, да; она – я и не ожидала даже – имела большой успех на этом бале, – заморгала, наклоняясь к ее уху Марья Яковлевна, как бы с тем, чтобы не оскорбить скромности дочери. – Да что же, граф, хоть присядьте к нам, по крайней мере! – обратилась она к нему, опускаясь сама на свое место.

Он сел подле нее.

– Что в Петербурге слышали? – спросил он.

– Насчет чего, граф?

– Ну вот, что они там насчет крестьян сочиняют?

– Ничего, по правде сказать, не слышно, – повинилась смеясь Марья Яковлевна, – с балами этими да выездами ни с кем и говорить-то об этом не пришлось… И не слышно там ничего особенного, каждый своим занят, Вавилон какой-то!..

– Если вам угодно, граф, я могу вам сообщить совершенно свежие новости, – вмешалась в разговор Ольга Елпидифоровна, – я вижу многих участвующих в комиссии и…

Он не дал ей договорить; ему нисколько не было интересно то, что могла она сообщить ему; мнение его о том, о чем он спросил сейчас г-жу Лукоянову, не способно было измениться ни от какого известия; оно непререкаемо и цельно стояло в голове его, и самый вопрос был сделан разве лишь для того, чтоб иметь случай высказать это свое мнение:

– Знаю! Все вздор! Людей сначала приготовить надо! A то распустят, a потом некому сдержать будет! Где люди? Всех знаю! Никого нет!

– Распустят, ах, распустят, верно это! – завздыхала Марья Яковлевна.

– 32-C’est affreux! – испустила за нею вслед княгиня Аглая, испуганно закатывая свои круглые глаза под лоб. – Je m’enferme déjà maintenant pour dormir, de peur des gens-32.

– Нельзя ведь, однако, против требований века, сестрица, – заговорил с другой стороны стола Ламартин. Овцын, обращаясь словом к хозяйке, но косясь на графа, которому намерен был отпустить колкость (он был одним из рьянейших ораторов оппозиции московского «государственного совета», как называл граф тамошний английский клуб, в пору владычества нашего старца над Москвою), – когда вся образованная Европа свободна, оставаться нам одним варварами.

– Поезжайте в Европу, болтунов и там много! – так и огорошил его бывший московский паша. – А эти варвары вашу Европу спасли в тринадцатом году, и она им в ножки кланялась вся до едина!

– Я позволю себе заметить, однако, вашему сиятельству… – язвительно начал было Федор Федорович.

– Дворянство по миру пустят! – запел опять свое граф, не слушая его. – А кем заменят? На дворянстве трон держался! Жили век так! Худо ли, хорошо, порядок был какой-нибудь! A как тронете, между троном и зипуном ничего не оставите, что тогда? Старых слуг вон, a новых из прохвостов станете брать? Теперь всяк место свое знал, a тогда каждый вверх захочет лезть. A не попал – за топор! Такое государство разве можно вдруг без фундамента? Смута пойдет одна, мерзость, вот как во Франции было!..

– Я позволю себе заметить, однако, вашему сиятельству, – упорно повторил свою фразу Федор Федорович, – что дворянство и так теперь разорено дотла, или в долгах все…

– Кто с крестьян драл последнее и в карты проигрывал, – невозмутимо отпустил на это граф, – тот и остался без ничего! A хороший помещик и свою выгоду знает, и народу пользу приносит.

– Мне кажется, однако, граф, – сказал Троекуров, заинтересовавшийся и личностью, и оригинальною речью этого представителя иных времен и воззрений и оставшийся стоять подле него, прислушиваясь к разговору, – хороший помещик ничего не потеряет от уничтожения крепостного права; их, мне кажется, даже может больше у нас явиться, потому что каждый тогда человек с умом и капиталом будет иметь право приобрести землю.

Ладони графа раскинулись веером!

– A кто он будет? Говори! Бородач? Он в три года землю эту выпашет, лес спустит весь на сруб, капитал свой с процентом вернет – и кинет! A пример народу забыл? Дух какой, – подчеркнул старик, – перейдет от него в народ? Народ знает теперь барина, воспитание его и службу уважает. Знает и солдат, потому впереди его идет барин в сраженье! A этот чему научит? Обмеривать и обвешивать своего же брата мужика?

Кавказец не нашел ответа и замолк.

Княгиня Аглая Константиновна шептала тем временем на ухо хозяйке:

– Ce monsieur Троекуров est le neveu du vieux33 Остроженко?

– Да! Борис Васильич, – сказала та, – позвольте вас представить княгине Шастуновой.

Он поклонился. Она протянула ему руку.

– Je vous félicite, monsieur, avec un superde héritage34! Вы знаете, граф, ведь это теперь наследник всего имения Остроженковского.

– Знаю! Помню, – сказал он вдруг, обернувшись к Троекурову, – когда отец твой с покойным Акимом Иванычем еще друзьями были, на одной квартире в Семеновском полку жили! A потом враги стали и до смерти не могли простить друг другу!

– Отец мой не имел ничего против Акима Ивановича, – заметил Троекуров, – тот никак простить не мог, что сестра его вышла против его воли за моего отца.

– 35-Il ne vous aimait pas aussi, vous! – отпустила ему княгиня со своею глупою улыбкой. – Он всегда приезжал ко мне по четвергам faire ma partie de préférence, и когда говорил о