Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

И она шагнула по направлению к Кире, которая, в силу носимого ею титула, признавалась ею in petto13 главною особой в этом доме.

Княжна встала и присела с какою-то величавою учтивостью.

– 14-Vous savez, вы моя grande favorite! – закачала умильно головой Аглая Константиновна, подавая ей четыре пальца руки, к ладони которой прижимала она большим пальцем свои свернутые перчатки. – Elle me rappelle beaucoup ma fille défunte; pour la tenue, – прошептала она Марье Яковлевне, вздохнув и отходя с нею к чайному столу, – mais une autre expression dans les traits, – глубокомысленно добавила она. – Et Basile, mon fils'14, вы его не видели в Петербурге?

– Вы забыли, что никогда его мне не представляли, княгиня, – засмеялась г-жа Лукоянова, – я его не знаю… Но вот кто может дать вам о нем подробные известия… Вы кажется знакомы… madame Rantzoff…

Аглая Константиновна взглянула.

– Ah mon Dieu, mais c’est, je crois… mademoiselle ci devant Acouline15? – поспешила она поправиться, едва узнавая свою бывшую «барышню на побегушках» в этой «петербургской» от головы до ног в своей «tenue»16 и туалете, красивой и самоуверенной женщине, которой смелый и несколько насмешливый взгляд дал ей сейчас же почувствовать, что она ее «оборвет» при малейшей попытке неучтивости или даже невнимания.

– 17-Enchantée de vous voir, madame – сказала она, подавая ей руку и опускаясь подле нее на стул, – я вас не видела depuis que vous êtes mariée… Так давно этому… Et ma pauvre Lina-17, помните ее?

– Она была мой лучший друг в жизни, – молвила на это самым убедительным тоном madame Rantzoff и глубоко вздохнула.

– Oui, oui, vous nous étiez si dévouée alors18!

– Si amie, madame19, – подчеркнула Ольга Елпидифоровна, глядя с улыбкой мимо нее на хозяйку дома, покусывавшую себе губу от заранее предчувствовавшегося ей смеха, изобильно доставляемого ей всегда «глупостями» княгини Шастуновой.

– 20-Certainement, – говорила та между тем, – и мы avec Lina, nous vous aimions tant! Вы теперь из Петербурга?.. И говорят, vous y voyez Basile, mon fils-20?

– Да, он бывает у меня довольно часто. Je reçois beaucoup21, – промолвила вскользь Ранцова, – и у меня любят бывать, говорят, у меня весело.

Она засмеялась.

– 22-Oh, je le crois, – сказала любезно Аглая Константиновна и вдруг начала громко вздыхать, каким-то заискивающим взглядом воззрясь на нее.

– Ах, если бы вы могли, – vous êtes si jolie, – prendre de l’influence sur lui! Il me désole-22!

– Чем это, княгиня?

– Вообразите, 23-il n’y a pas un an, что он офицер, и он уже мне стоит cinquante mille, figurez vous ça-23!

– Peu24! – проговорил Фифенька Веретеньев, все время с места подмигивавший Марье Яковлевне: погодите, мол, сейчас представление начнется!

– Quoi «peu»25? – повторила княгиня, оборачиваясь на его голос, и узнав его, кивнула ему небрежно головой.

– Cinquante mille. Я вот еду в Петербург на днях и непременно скажу ему, чтоб он 26-pour l’autre an непременно cent mille-26 по крайней мере истратил.

– Vous dites toujours des bêtises, monsieur27 Веретеньев! – воскликнула она, вся покраснев от досады.

– Да куда вам деньги девать, княгиня! – засвистал, хохоча, Фифенька в пустое отверстие своих зубов. – У вас их куры не клюют.

– A вы их считали, мои деньги? – спросила она, отгрызаясь.

– Не я, так другие считали. У вас, я знаю, два миллиона одними сериями лежит теперь в сундуке.

– 28-Quel menteur! – И Аглая Константиновна всплеснула в негодовании руками. – Кто вам сказал cette calomnie-28?

– И ведь никому руки помощи протянуть не хотите, – продолжал все так же Фифенька, оставляя ее вопрос без ответа, – не то уж мне, сироте, a на что, кажется, друг вам Зяблин, Евгений Владимирович, и тому ведь вы ни гроша никогда взаймы не дадите!

И он, надрываясь от удовольствия, замигал обоими глазами сидевшему против него с пресерьезным лицом Ашанину.

– И никогда вам не дам, никогда, 29-parceque c’est sans retour! У вас rien que des dettes-29! – отгрызалась все злее княгиня…

Хозяйка и Ольга Елпидифоровна, отодвинувшаяся даже со своим стулом, чтобы сидевшим направо и налево ее воюющим удобнее было обмениваться выстрелами, едва держались от пронимавшего их хохота.

– Спорят! Узнаю! Фифенька! Врет, верно, как всегда, – заговорил нежданно кто-то, незамеченно вошедший в комнату под гогот этого спора.

– Ах, граф, – воскликнула Марья Яковлевна, вскакивая с места, – как я рада! Спасибо, что вспомнили обо мне… Я только сегодня из Петербурга…

– Знаю! Чесмин встретил вас утром, когда ехали. Обедал у меня сегодня, сказал. Я приехал! – запел он акафистом в ответ, вознося вверх свои пухлые ладони и обводя общим поклоном поднявшихся со своих мест вслед за хозяйкой гостей.

Знакомый читателю[11] лысый тучноватый старец, со своею добродушно выпяченною вперед, отдутою губой, китайскими глазками и мягкими щеками, переваливавшими с обеих сторон через туго натянутый высокий форменный галстук, – бывший грозный главноначальствующий Москвы – жил в ней теперь, по замене его в должности другим лицом, мирным гражданином, сохранив лишь свое генерал-адъютанское звание, но более чем когда прежде популярный и любимый в московском обществе. Сочувственная улыбка заиграла у всех на губах, отвечая на его поклон. Только Иринарх Овцын, принужденный невольно подняться со стула за остальными, не сел уже на него вновь, а со злобно задрожавшими губами прошел в залу, где и повалился на диван, задрав ноги кверху и шипя сквозь зубы: «Старые идолы!»

– Граф, не знаю, помните ли вы меня? – говорила тем временем Ранцова, вставая с места и идя к нему с протянутою рукою.

Он зорко вгляделся в нее.

– Нет, помню, – воскликнул он, засмеявшись всем своим одутлым и добродушным лицом и ласково трепля ее руки в своих пухлых ладонях, – шалунья! Сейчас узнал! Не переменилась! Такая же хорошенькая, и глаза! В Петербурге все живете?

– Да, граф…

– Давно приехали в Москву?

– Сегодня.

– Это хорошо! – неведомо к чему счел нужным одобрить старец и спросил затем:

– Отца видели?

Она поспешила скорее замять этот вопрос и, не отвечая на него, проговорила:

– Я чрезвычайно рада видеть вас, граф, и в добром здоровье… Вы всегда были так добры ко мне!..

Хозяйка между тем, подозвав к себе глазами Троекурова, подвела его к графу и назвала его.

– Троекуров! – воскликнул он, разводя ладони. – Василья Борисовича сын?

– Точно так, ваше сиятельство, – отвечал он, – покойный батюшка мне не раз говорил о вас;