Туманный урок - Ила Сафа

большой интерес к политике – она взахлёб читала книги по этой теме. Я заметила, что ей пришёлся по душе статус эрудированной особы, которая знает больше других. Про пандемию все резко забыли, словно её и не было. Официально ограничения полностью сняли примерно через год, но они стали невидимыми на фоне нового несчастья. Теперь всех волновали война и беженцы.

Вскоре из администрации пришла информация про три варианта помощи украинцам, прибывающим в Германию. Желающие могли внести пожертвования, приютить людей у себя или зарегистрироваться как переводчик-волонтёр. Я воспользовалась третьей возможностью и переслала информацию о возможных вариантах помощи Кларе, как она и просила. Кроме пожертвований, ей ничего не подходило, как, впрочем, и всем. Переводить она не могла, жить с чужими людьми под одной крышей ей казалось неприемлемым, к тому же дети с внуками регулярно наведывались в гости – куда их девать? Меня же, не выражая этого вслух, обязали пожизненно помогать всем, чем только могла и не могла, каждому бежавшему из зоны боевых действий. Ингрид рассказала о своей подруге, считающей, что русские, которые тут живут, просто обязаны чуть ли не в ножки кланяться украинцам. У меня на языке вертелось сравнение с историей не так давно минувших лет, когда по такой логике немцы должны были бы целовать ноги всем русским. Озвучивать свой эмоциональный порыв я не стала.

Всем было любопытно, как я сходила в лагерь для беженцев, где требовался переводчик. Первый раз идти было страшно. Если даже коллеги на меня стали косо поглядывать, то как реагировать украинским беженцам? Как же часто в жизни я шла в неизвестность, зажмурившись.

В часы дежурства в лагере я убеждалась в том, что никого нет на свете более героичного и стойкого, чем женщина, которая защищает своих детей. Большинство пассажиров огромных автобусов были именно молодыми мамами. Кто-то с одним ребёнком, кто-то с двумя и тремя, кто-то со старушкой-мамой и дитём, кто-то с младшей сестрой на костылях. Все уставшие и измотанные, но без страха в глазах, а с решимостью. Каждый раз меня спрашивали – откуда я. В отличие от всех немцев и не немцев в Германии, реагировали нормально. Одна женщина даже сказала: «Ну и хорошо!»

Я слышала много историй о неадекватности беженцев, но сама ничего такого не наблюдала, что можно было бы осудить. Ну прихватили женщины на пару шампуней больше положенного с продовольственного склада, или на кухне кто-то за собой не убрал – ничего криминального. Особенно возмущало немцев то, что новые соседи не придерживались дисциплины в жёстких карантинных правилах: не носили маски или не сидели взаперти с положительным тестом на коронавирус. Некоторые, ещё не познав острого дефицита съёмного жилья, отказывались переезжать в предложенные квартиры и даже дома. То их собака соседская пугала, то условия неподходящие. Я рассуждала, примеряя на себя обстоятельства, в которых они оказались. Ещё неизвестно, как бы сама реагировала на такой стресс. Скорее, меня восхищали их стойкость и разумность. Особенно это стало заметно, когда прошёл первый шок. Постепенно приходило понимание совершенно новой реальности. Надежды скоро вернуться домой становилось всё меньше и меньше. Малочисленные мужчины пытались устроиться куда-нибудь, не выбирали, не торговались, хотя прекрасно знали, что получали смешные деньги за свой труд. Женщины начинали учить язык и заботились о детях, с ребятнёй школьного возраста занимались по разным предметам, устраивали в школы.

Были, конечно, и иные истории. Моя подруга, тоже русская, работала в аэропорту, так она не могла спокойно говорить на эту тему. Однажды, как и я, сходив в лагерь для беженцев в качестве переводчицы, она наотрез отказалась от такого рода благотворительности. Одна женщина, видимо на эмоциональном пределе, орала на подругу так, словно та лично устроила им всем «сладкую» жизнь. Причём разборки адресовались не именно ей – претензии летели представителям Красного Креста. Но на них орать смысла не было, они не знали языка, а вот переводчица всё понимала. Ей и досталось по полной программе. В аэропорту она также часто наталкивалась на сильное сопротивление. Почему-то русский язык вынужденные «туристы», летевшие преимущественно в Америку, вспоминали лишь тогда, когда другого выбора не оставалось. На английском изъясняться не получалось, на немецком подавно, украинский никто не понимал.

Администрация области пыталась угнаться за всеми нововведениями свыше. Только народ привык к ковидным заморочкам, как пришла беда откуда не ждали. Она с лёгкостью вытеснила масочный режим, прививки, карантины и прочее, хотя все эти меры официально никто ещё не отменял. Теперь ежедневно поступали новые указания, которые исполнить надо было ещё вчера. Бюрократия обрела новый виток своего расцвета. Принтеры дымились от выдаваемых тонн бумаг, формуляры попадали на столы для заполнений и подписей. Оформлялись разрешения на пребывание, пособия на детей, медстраховки, разрешения на работу, опросники по болезням и прививкам, бесплатные сим-карты и ещё много чего. Украинцев посылали в банк оформить счёт, в администрацию города – зарегистрироваться по месту жительства, к врачу – получить помощь. Везде они натыкались на трудности общения, но личных переводчиков государство не выделяло. В лагерях сидели русскоговорящие дежурные на случай недопонимания, но выездных, как правило, было мало, и только для критических случаев.

Остро ощущалась нехватка жилых помещений, куда можно было бы расселить беженцев, ведь лагеря рассматривались как временное убежище со скромными, порой спартанскими условиями. Но реальность переплюнуть никто не мог. Горе-добровольцы, приютившие беженцев в самом начале, околачивались у местной администрации с единственным вопросом: когда же их заберут? Некоторые требовали компенсаций за неожиданно возросшие траты. Администрация ничего не могла ответить, сама ждала указаний сверху. Потом пытались обязать арендодателей сдавать жильё в первую очередь владельцам синего паспорта. Но чиновники опять натыкались на свои же правила – столько-то человек на квадратный метр, даже если это младенец. Стоимость аренды значительно превышала выплаты от государства и тому подобное. К тому же такая практика шла вразрез с демократическими принципами и ущемляла права самих же немцев. Точно так же дело обстояло с устройством украинских детей в сады и школы. Там не хватало мест на всех желающих, и подвинуть своих для не своих было бы странно.

Однажды меня попросили пригласить для разговора некую Гиту. Мне предстояло переводить переговоры. Я отправилась в комнату номер шесть и спросила, где найти женщину с таким именем. Меня послали в столовую. Когда я громко, на всё помещение, попросила откликнуться Гиту, ко мне подошли сразу пять женщин. Я стояла, окружённая «старшими» цыганского табора. К ним стали подтягиваться родственники. Всего их было семнадцать человек. Мы пошли на