Разговоры в рабочее время - Нелли Воскобойник

Дед улыбнулся и, не ожидая приглашения, вошел в квартиру.

– Кто пришел? – спросила мама из своей комнаты.

– Это Джон Кингсли, миссис Смит, – ответил дед любезно. – Простите за поздний визит, мне нужно теперь же поговорить с Джереми.

Он подождал немного, но, кроме изумленного «Ох!», ничего не дождался и прошел за мной в мою комнату. Оглядел ее, сел в кресло у письменного стола и развернулся вместе с креслом ко мне.

Я присел на диванчик и попытался быть раскованным, будто он заходит ко мне каждые два-три дня.

– Что-нибудь принести тебе, Джон? Пива или колы?

– Виски, – коротко ответил он.

Я принес бутылку и два стакана. Он плеснул мне и себе, и мы молча выпили.

– Послушай, малыш, – сказал он. – Я собирался позаниматься с тобой пару лет, но не получается. Я заболел. Не хочу говорить про это – у меня остается еще месяцев десять, а то и больше… Буду, буду, конечно, лечиться – Грета меня так легко не отпустит. Не плачь, милый. – Он сел на диванчик рядом со мной и обнял меня. – Сегодня я полдня провел у своего адвоката. Кое-что касается тебя. За этим я и пришел – это нужно сказать, и сейчас же.

Он встал, прошелся по комнате и снова сел к столу.

– Все, что у меня есть, я оставляю Грете: банковский счет, недвижимость, страховку… Лестер получит права на переиздания романа «Четыре года» – он читал, ему понравилось. Ты – на «Холодное лето»: все переводы, экранизации и всякое такое. Томас – на «Синий ветер». Деньги небольшие, но лет десять они будут приходить на ваши счета. Кэтрин в жизни не прочитала ни одной моей строчки, но телевизор она смотрит. Поэтому ей завещаю права на все сериалы и телевизионные постановки, которые сделают по моим романам. Черновики и архивы Грета отдаст тебе. А теперь – главное.

Я начал роман «Внук и сын». Написал примерно треть. Остальное напишешь ты. Вот документ, подтверждающий, что мы с тобой соавторы и я доверяю тебе закончить и издать роман. Мне бы хотелось, чтобы ты писал под псевдонимом Джереми Кингсли. Это тоже заверено у нотариуса. Не пугайся, я не тороплю тебя. Тебе надо взрослеть, набираться опыта. Когда-нибудь ты допишешь эту книгу. Не сомневайся – ты сможешь. Текст я послал тебе по почте. У нас еще будет время поговорить о нем. Прочти, и мы обсудим. Ты будешь приходить ко мне домой и в больницу. Мне страшно интересно, какие у тебя будут сюжетные ходы, какая концовка. Я не узнаю их, но мне приятно представлять, как ты будешь писать эту книгу.

Он встал, вышел в холл – мама ждала его там. Джон сказал ей несколько любезных слов, простился и позволил мне распахнуть перед ним входную дверь. Я проводил его до машины. Он сел за руль, пристегнул ремень, завел двигатель и, прежде чем тронуть машину, сказал мне: «Я хотел усыновить тебя – мне не позволили. А все-таки я это сделал. У тебя всегда была моя кровь, а теперь будет моя фамилия и наша общая книга. Только помни: мы с тобой писатели. Ни крошки своего горя, радости, веселья, обиды или отчаянья мы не смеем расточить, растратить попусту. Всё записать. Одеть в слова, нарубить в абзацы и сохранить на диске. Да еще и скопировать на облако. Для будущих книг».

Адвокат

Дорон Барабаш получил заказное письмо. В письме было сказано, что министерство обороны отказывает в его просьбе перенести срок резервистской службы еще на два месяца. Указывалось, что за последние шесть лет он подавал такие просьбы одиннадцать раз. Дорон хмыкнул, вынул телефон и нажал кнопку 1. Под первым номером значилась не мама и даже не жена, а совладелец его юридической фирмы Ицик Шварц.

– Слушай, Шварц, – сказал Дорон, – я ухожу в милуим[13] в воскресенье.

Трубка взорвалась гневными возражениями.

– Заткнись, Ицик, – сказал Дорон, – что ты разоряешься? Мы не в суде. Все равно я не могу работать – если не пойду в армию, пойду в тюрьму. Какая тебе разница? Миша и Айелет на месте. До суда еще четыре месяца. Я готовлю этот процесс по одиннадцать часов в день почти полгода.

Он немного послушал трубку и сказал:

– Если этому говнюку не подходит наша фирма, пусть выбирает другую. Кажется, в стране уже нет адвокатов, с которыми он не рассорился. Скажи ему, чтобы привез себе парочку из Швейцарии, а я ушел защищать отчизну. И не звони мне! У меня отпуск. Вернусь через две недели, и все обсудим в конторе.

Дорон был доволен: встретится с ребятами, с которыми вместе служили. На дворе апрель, в палатках не жарко. Спать будет по восемь часов, а может, и больше. Постреляем на стрельбище… и вообще. Никакой ответственности: «Да, командир!» – и всех-то забот. А может, и рейд какой случится.

В воскресенье утром в выцветшей форме резервиста и совершенно потерявших цвет ботинках он входил в ворота родной базы.

На третий день службы прыщик в раковине правого уха разросся и стал пульсировать. Спать на правом боку Дорон не мог, да и вообще ухо сильно болело. Делать было нечего – после завтрака он пошел в санчасть. Фельдшер глянул в ухо и сказал: «Слушай, у тебя абсцесс. Ты не представляешь, как тебе повезло! У нас сейчас в милуиме мумхэ[14]. Ухо-горло-нос. Из Хадассы! Чуть не профессор там. Ничего не понимает в остальном – чуть что, дает направление в больницу. Зато в своем деле гений. Сейчас позову!»

Пришел молодой врач. Отрекомендовался доктором Штерном. Посмотрел в ухо через увеличивающие очки и сказал: «У тебя киста воспалилась. Она ведь не теперь появилась, правда?»

– Всегда была, – сказал Дорон. – Я думал, это прыщик. Он с детства. Иногда краснеет, но так, как сейчас, в первый раз.

– Удалю! – сказал доктор Штерн. – Тебе повезло! Так очередь на полгода. Даже на частную операцию, а то и месяц. А я тебе сейчас же за пятнадцать минут и на всю жизнь.

Фельдшер от перспективы ассистировать на настоящей операции профессору из Хадассы трясся от возбуждения.

– Ты успокойся, брат, – сказал ему Дорон. – А то еще не тот инструмент подашь…

Операция действительно длилась недолго. Через полчаса Дорон вернулся в палатку с забинтованной головой и освобождением до вечера. Когда наркоз сошел, ухо больше не болело.

Однако недели через три, когда он уже работал в конторе и забыл об армейской передышке, ухо снова дало о себе знать