Рисовальщик - Валерий Борисович Бочков

женщина ломкой анатомии с породистыми ногами и смутно знакомым лицом. Кивнув мне, она взглядом указала на пустое кресло напротив. Я молча сел, пытаясь вспомнить, где мог её видеть. В Москве – вряд ли, наверняка здесь или в Лондоне, на одном из вернисажей.

– Беглый русский убийца… – Она разглядывала меня, разглядывала алчно, точно планировала съесть. – Какой декаданс!

Её английский был безупречен до снобизма, с брезгливо ироничной интонацией жителей Кенсингтона или Мэйфер. Принесли шампанское в серебряном ведре, официант сдержанно хлопнул пробкой, аккуратно разлил по бокалам и удалился. Она сделала птичий глоток, откинулась, выставив выточенное из мрамора колено. Я скользнул взглядом по элитарной щиколотке и эксклюзивному бедру, остановился на глубоком декольте. Грудь была небольшой, но с чувством собственного достоинства. Ключицы, истомлённая шея, порочный взгляд бесцветных глаз. Неубедительность носа искупалась пухлостью влажных губ. Видел точно, но где? Может, в Эдинбурге на фестивале?

– Хочешь совет? – лениво поигрывая пальцами, спросила она.

– Буду признателен.

– Если тебя ищут в России, то лучше всего прятаться в Аргентине, выдавая себя за поляка. Конечно, ты предпочёл бы стать немцем или британцем, но когда покупаешь липовый паспорт, то выбирать особо не приходится. Правильно?

Я кивнул и чуть не выкрикнул – это же Марлен Дитрих! В «Иллюзионе» я пересмотрел все её фильмы ещё в седьмом классе. Плёнки были вывезены из Германии и назывались трофейными. Бездушная проститутка Лола-Лола оставалась идеалом моей женщины вплоть до пятнадцати лет, идеалом мужчины, разумеется, был Гойко Митич. На стене моей мастерской и сейчас висит плакат к «Голубому ангелу» – голые ноги в сетчатых чулках, цилиндр, кудряшки.

Я залпом допил шампанское. Безусловно, мне было известно, что Дитрих умерла год назад в Париже в возрасте девяноста лет. До этого ей удалось переспать буквально со всеми знаменитостями, начиная с Эдит Пиаф и кончая президентом Кеннеди и его папашей.

Здешняя Марлен была примерно моего возраста – около сорока. Плюс-минус год-другой. Она сделала крошечный глоток шампанского и поставила бокал на мраморный столик.

– В Испании наступает сезон корриды, – проговорила Марлен Дитрих насмешливо. – В Мексике – сезон петушиных боёв. В России снова рушится империя. Скверно, когда страсть и похоть ты принимаешь за безумную любовь, ещё хуже, если такое случается с тобой в сорок лет, и уж совсем плохо, когда всё это совпадает с гибелью страны, в которой ты родился и вырос. – Она перестала улыбаться. – Поверь, я знаю, о чём говорю. Ты пытаешься заткнуть дыру в своей душе любовью. Но дыра слишком велика – размером со Вселенную. А то, что ты принимаешь за любовь, это страх. Страх одиночества и смерти. Страх – очень неподходящий материал для затыкания пробоин в душе…

Где-то рядом звучали скрипки – тихо-тихо. Играли что-то классическое, вроде Вивальди.

– Лишь любовь даёт бессмертие. – Марлен подняла бокал, разглядывая меня сквозь пузырьки. – Они неверно трактуют бессмертие как отсутствие смерти. Глупцы. Вечная жизнь – страшная кара. Бесконечная пытка.

Почти невидимый лакей налил шампанского и растворился.

– В момент истинной любви, – Марлен указала пальцем вверх, – приходит озарение. Это соприкосновение с вечностью. Всего лишь мгновенье. Как удар молнии, как электрический разряд. Но в этот момент ты равен богам. Понимаешь?

Вспышка и застывший кадр: фейерверк лопнувшей лампочки, голая Ванда на коленях, падающий навзничь Бунич с торчащим, как сучок, фаллосом.

– Вы про оргазм? – скромно уточнил я.

Безусловно, нужно было молчать. Умно кивать и попивать шампанское. Марлен даже не пыталась скрыть разочарования. Лицо её как-то всё поджалось, точно её заставили съесть лимон. Повисла тишина, даже скрипки смолкли.

– Хорошо, – наконец сказала она. – В меню у нас несколько блюд. Первое – честная ксива югославского беженца…

– Я по-югославски не…

– Будешь немым хорватом! – перебила она недовольно. – Справка не даёт права перемещения и пересечения границ…

– Нет, спасибо! Мне нужен нормальный паспорт…

– О! Ему нужен нормальный паспорт! Ты хочешь сказать, нормальный фальшивый паспорт?

– Именно!

– Ну в таком случае пятнадцать тысяч. Долларов. Половина сейчас, половина потом. Пошли!

46

Тесной крутой лестницей мы вскарабкались на третий этаж. Углы были оббиты чемоданами, стены исцарапаны до извёстки. Я шагал следом за Марлен, мой нос почти утыкался в её каблуки. В полутёмном коридоре с коричневыми дверями она остановилась у первой, открыла. Комната оказалась неожиданно большой и похожей на архив или картотеку. У стены от пола до потолка стояли ряды железных конторских шкафов, в таких обычно хранят папки с документами.

Марлен повернулась, скрестила руки на груди:

– Ну?

– Да-да, сейчас.

Я расстегнул сумку, начал доставать деньги. Отсчитывал по десять купюр и передавал Марлен.

– Только что напечатал? – Она брезгливо усмехнулась.

– Как настоящие, правда?

В Шереметьево мне поменяли рубли на новенькие стодолларовые купюры. Бумажки липли друг к другу, были шершавыми на ощупь и воняли самыми настоящими долларами.

– Семь пятьсот – правильно? – Я застегнул молнию на сумке.

Она молча убрала пачку в конверт, написала что-то на нём. Оставила конверт на столе. Подвела меня к стене, включила две яркие лампы, сделала несколько снимков.

– Ты можешь улыбнуться? – грубовато буркнула. – Не в ГУЛАГ же снимаешься. Тебя тут за одну мрачную рожу арестуют. Улыбайся! Ну!

Моя попытка её явно разочаровала. Она ещё пару раз щёлкнула камерой. Махнула рукой – мол, закончили.

– В следующий четверг, – она ткнула пальцем в пол, – в десять.

– Вечера?

Она не ответила, лишь трагично вдохнула.

– Не шляйся, – строго посмотрела в глаза. – Понял? Никаких вокзалов и аэропортов. Номер снимешь в маленьком отеле, не вздумай лезть в «Амстел» или «Кемпинский». Знаешь, где Нойе Маркт? Вот в том районе и снимешь.

Она ещё что-то хотела сказать, я поднял сумку, стесняясь уточнить, какой сегодня день недели или число. Всё ещё август или уже сентябрь?

– Ну, значит, до четверга… – Я начал прощаться, но закончить не успел – Марлен протянула руку, будто собиралась погладить мне щёку, и вдруг, крепко ухватив ладонью мой затылок, смачно и мокро поцеловала меня прямо в рот.

Сколько раз в подростковых фантазиях события развивались именно так: Марлен, как ни крути, была взрослой тёткой, я же – неопытным пацанчиком, лишь в самых общих чертах представлявшим, что и как надо делать. Пару раз, помню, она навещала меня во сне, и оба раза я просыпался восторженно-счастливым в липких и горячих простынях.

С тех пор я кое-чему научился: моя правая ладонь непринуждённо сползла с её плеча, плавно проскользнула к талии, пальцы ласково, но властно сжали крепкий зад; округлое движение завершилось на внешней стороне бедра, где я проник под её скользкое змеиное платье и очутился между жарких ляжек. Путешествие завершилось сюрпризом