Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая

К этому времени я неплохо изучила окрестности и знала несколько тропинок, начинающихся за домами окраинных улиц и, словно нити гигантской паутины, разбегающихся в разные стороны. Одни вели в тайгу, на лесоразработки, на ягодные и грибные поляны, другие – к берегу реки, еще одна – к маленькому озеру, прятавшемуся среди лиственниц и, словно перевернутое зеркало, отражавшему небо в обрамлении золотистых крон, готовящихся сбросить на зиму порыжелые иголки.

Я неторопливо брела, прислушиваясь к визгу бензопил с ближайшей делянки, стуку дятла, протяжному гудку локомотива, тянущего от станции Карабула бесконечные вагоны с древесиной. В прохладном воздухе разливался запах осени, хотя формально лето еще не кончилось. Опавшие листья шелестели под ногами, словно осторожно переворачиваемые страницы старинной книги. Небо было затянуто тучами, обещавшими скорый дождь.

Я вошла в березовую рощу и направилась по тропинке, петлявшей между деревьями, к поляне, которую местные жители приспособили под место отдыха, вкопав пару скамеек и стол под струганым навесом. В хорошую погоду там отмечали дни рождения или без всякого повода приносили бутерброды и чай в термосе, чтобы перекусить на природе. Но сейчас, хмурым субботним утром, на поляне вряд ли кто-то был, что давало возможность подумать над заданием Фаины Кузьминичны; для этой цели я захватила с собой блокнот и ручку.

Услышав голоса, я остановилась. До полянки оставалось совсем немного, она уже была видна в просвете между деревьями. Первой мыслью было развернуться и пойти в другую сторону, чтобы не мешать тем, кто меня опередил, однако один из голосов показался мне знакомым. Движимая любопытством, я сошла с тропинки и, стараясь ступать бесшумно, укрылась за кустом бузины, из-за которого была видна зона отдыха.

Двое сидели на скамейках по разные стороны стола. Напряженность их поз говорила о том, что беседа ведется не из приятных. Мартынюк – а это был он – с хмурым видом слушал, как его собеседница, молодая женщина в красном плаще и розовом беретике, обиженно говорит:

– А что, по-твоему, я должна думать? С тех пор, как я вернулась, мы почти не видимся, а если и видимся, ты ведешь себя так, словно делаешь мне одолжение. И пока я была в отпуске, ты всего на одно мое письмо ответил, а я их тебе четыре написала.

– Ты знаешь, я не любитель писем. И мне, вообще-то, некогда было их писать. Я работал.

– А может, дело не только в работе? До меня тут дошли слухи…

– Какие слухи?

– Сам знаешь – какие.

– Вот что, Люда. Если тебе есть что сказать – говори. Если нет – пошли обратно в поселок.

– Это правда, что ты к новой докторше неравнодушен?

– К какой докторше?

– К той, которая из Ленинграда приехала и в вашей общаге поселилась.

Я вздрогнула и отступила назад. Хотя меня не могли увидеть, я ощутила опасность и хотела уйти (что, несомненно, было бы самым правильным с моральной точки зрения), но любопытство вновь пересилило.

– Кто тебе сказал? – неприязненно спросил Мартынюк.

– Мир не без добрых людей.

– Добрых ли…

– Не уходи от ответа.

– Ты и в самом деле хочешь знать?

– Конечно, иначе стала бы я спрашивать.

– Ну так это правда. Я к ней неравнодушен. К Зое Евгеньевне. Так ее зовут.

– Хочешь сказать, между нами все кончено?

Вид у Людмилы был такой расстроенный, что мне стало ее жаль. Тот факт, что Мартынюк, не отпираясь, подтвердил слух, который мог легко опровергнуть, говорил о том, что ему было наплевать на ее чувства и переживания. Видимо, он нисколько ее не любил.

– Пойдем. – Мартынюк поднялся. – Сейчас дождь начнется.

– Никуда я не пойду, пока ты не скажешь, кончено между нами или нет!

– Если ты так ставишь вопрос… Да, кончено.

– Ты хочешь жениться на ней?

– Твой допрос становится утомительным! Я ухожу.

Мартынюк размашистым шагом направился к тропинке, по которой я недавно пришла. Я вжалась в куст и закрыла глаза, совершенно по-детски надеясь, что так он меня не заметит. Он пронесся мимо, что-то бормоча себе под нос; его синяя куртка мелькнула за деревьями и пропала из виду. Я облегченно выдохнула, но укрытие решила не покидать, пока не уйдет Люда.

Прошло несколько минут. Начался дождь. Чувствуя, как проникает сквозь плащ лесная сырость и зябнут руки, я осторожно выглянула из-за куста.

Люда плакала, уронив голову на руки, лежащие на столе.

Это было уже слишком. Подглядывать за чужим горем, к тому же являясь причиной, пусть и невольной, этого горя… Я сама себе стала противна.

Вернувшись в общежитие, я еще долго не могла прийти в себя и остаток дня провела, не покидая комнаты. Но нет худа без добра: поскольку заняться мне было совершенно нечем, я не вставала из-за стола до тех пор, пока не исписала добрую половину блокнота.

К вечеру план медликбеза был готов – и не схематичный набросок, как я вначале планировала, а подробная поэтапная выкладка, хотя еще утром мне это казалось неосуществимым. Я перечитала написанное, внесла несколько правок, кое-что вычеркнула и отложила блокнот до утра, чтобы завтра прочесть снова, на свежую голову.

Мне бы радоваться, что дело сдвинулось с мертвой точки, но настроение было хуже некуда. Мысли постоянно возвращались к утренней сцене на поляне. В обманутой Люде я видела себя. Два месяца назад, вот так же, застав меня врасплох, Матвей сообщил о своей измене.

Расстраивало и то, что в понедельник мне предстояло явиться к Дедову, который, очевидно, собирался устроить разнос несознательной комсомолке, позорящей ряды ВЛКСМ. Я вспоминала его льдистые глаза и холодела от предчувствия неприятностей.

В дверь несколько раз стучали, но я продолжала сидеть взаперти, несмотря на определенные физиологические потребности. Лишь поздним вечером, когда этаж угомонился, а терпеть не осталось сил, я выскользнула в коридор, добежала до туалета и так же быстро вернулась обратно, словно самозванка, незаконно занимающая ведомственную жилплощадь.

В понедельник на прием пришла Клавдия Прокопьевна. Я показала ей снимок и рассказала о заболевании, способах лечения и перспективах выздоровления, подчеркнув, что прогноз благоприятный при условии, что она пройдет обязательный курс уколов и капельниц.

Комендантша вела себя совсем не так, как в общежитии при исполнении. Она внимательно слушала, задавала вопросы, заглядывала мне в глаза и через слово благодарила. В какой-то момент мне даже стало неприятно, и я довольно резко попросила ее перестать.

– Да как же, Зоя Евгеньевна? Как вас не благодарить, если вы – моя спасительница?

– Я еще ничего не сделала, – сухо возразила я. –