Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая

– То есть лестью и подхалимством? Ну нет. Нельзя издеваться над людьми только на том основании, что у них нет собственного жилья. Мы – врачи, а не бесправные попрошайки.

Анестезиолог некоторое время пристально смотрел на меня, словно что-то для себя решая, потом поднялся и мягким, но не терпящим возражений голосом сказал:

– Посидите тут немного, а я пойду успокою Клавдию Прокопьевну.

Осененная внезапной догадкой, я оторопело пробормотала:

– Так вы… Неужели у вас с ней…

– Что? – Вахидов недоуменно нахмурился, а когда понял, возмущенно воскликнул: – Как вам могло такое в голову прийти?

– Вы так ее защищаете, будто она вам… ну, словом… не посторонняя.

– Зоя, вам должно быть стыдно за такое предположение. Клавдия Прокопьевна – одинокая, несчастная женщина. Жениха убили на фронте, замуж так и не вышла. Потеряла в войну всех близких. Она ко мне как к сыну относится. Меня родители с детства учили помогать старшим и относиться к ним с уважением.

– Простите. Я не должна была это говорить.

– Не уходите, я скоро вернусь.

Оставшись одна, я встала и прошлась по комнате, с любопытством ее разглядывая. Кровать была застелена ярким домотканым покрывалом, возле нее лежал небольшой коврик с бахромой и затейливым геометрическим узором, на окне висели отутюженные штапельные занавески. Стеллаж был забит книгами на разных языках – не только на русском и узбекском, но и на английском, немецком. «Ничего себе!» – с невольным уважением подумала я, проводя пальцем по обтрепанным корешкам и читая знакомые с детства названия.

На средней полке, там, где от книг было расчищено небольшое пространство, стояла фотография в самодельной рамке из ракушек: молодая женщина в открытом купальнике, с ямочками на веснушчатых щеках и копной золотистых кудрей, рассыпанных по загорелым плечам. На заднем плане виднелось море, подсвеченное мягким светом заходящего солнца.

Интуитивно догадавшись, кто эта женщина, я хотела вынуть фотографию из рамки, чтобы посмотреть, есть ли на обороте надпись, но услышав, как открывается дверь, поспешно поставила ее на место. Хлипкая ножка подвернулась, и рамка упала на пол. Раздался звон разбитого стекла. Отколовшиеся ракушки разлетелись в разные стороны.

– Ой… – растерянно сказала я и хотела поднять фотографию, но Вахидов меня опередил.

Он поднял рамку и осторожно извлек фотографию из осколков.

– Извините, Рустам, я не хотела…

– Всё в порядке.

Его лицо красноречиво выражало обратное, и я поспешно направилась к выходу.

Что за ужасный день?!. Сперва разговор с Фаиной Кузьминичной и навязанное ею поручение, потом происшествие с Ритой и стычка с комендантшей, а теперь еще…

– Это Валя. Моя жена.

В голосе Вахидова прозвучало нечто такое, что я остановилась и обернулась.

Он смотрел на фотографию так, словно видел ее впервые. Я точно так же смотрела бы на фотографию Матвея, окажись она неожиданно в моей руке.

– Ваша бывшая жена? – осторожно уточнила я.

– Да. Да, конечно, бывшая. – Вахидов смущенно улыбнулся, продолжая разглядывать фотографию. – Уже полгода прошло, а я никак не привыкну…

– Хотите рассказать?..

– Как-нибудь в другой раз.

В переводе с вежливого языка на фактический это означало – никогда. Я не могла настаивать, я сама носила за пазухой тяжелый камень неудавшейся семейной жизни, который давно следовало выбросить, но если бы это было так просто… В этом мы с Вахидовым были похожи, хотя я и не знала его историю. Но то, как он смотрел на фотографию, красноречиво говорило о его чувствах к бывшей жене, которая вряд ли проживала в Таёжном, иначе мы бы хоть раз да пересеклись.

Шел девятый час вечера, когда я наконец оказалась в своей комнате. За окном разливалась темнота, по стеклу барабанил дождь. Было холодно и сыро. Задернув шторы, я переоделась в спортивный костюм и включила электрический чайник, который, уезжая в отпуск, оставила Нина.

Мне не хватало Нины, сегодня – особенно. Она возвращалась только через девять дней, двадцать девятого августа – накануне того дня, когда Фаина Кузьминична ждала от меня развернутый проект по медицинскому ликбезу.

Самым неприятным было то, что я ни с кем не могла поделиться своими переживаниями, не могла спросить совета у более опытных врачей. Столкнувшись с проблемой, к которой совершенно не знала как подступиться, я чувствовала себя ребенком, брошенным на произвол судьбы, и тот факт, что я сама во всем виновата, служил слабым утешением.

Я заварила чай и сделала бутерброд с сыром – не потому, что хотела есть, а чтобы отвлечься от тягостных мыслей.

Все складывалось не так, как я хотела. Я ощущала себя одинокой, окруженной чужими людьми, не приспособленной к местному менталитету. И если с соседками по этажу отношения складывались нормальные, к коллегам мужского пола это, увы, не относилось. С Мартынюком я действительно перегнула палку. Денисов, поначалу настроенный дружелюбно, в последнее время держался подчеркнуто холодно. И наконец, словно этого было мало, я умудрилась испортить отношения с человеком, которого обожало все общежитие.

Я вспомнила, с каким участием Вахидов говорил о комендантше и с каким разочарованием смотрел на меня, когда, не желая принимать его аргументов, я упорно гнула свою линию. Конечно, он не был полностью прав, но что касается меня, то я вела себя отвратительно.

Неприятный червячок, вначале едва ощутимый, точил все сильней. Повинуясь не столько импульсу, сколько потребности избавиться от этого червячка, я вернулась к комнате комендантши. Прислушалась к тишине за дверью. Потом повернула ручку и вошла.

Комната была погружена во мрак. Единственным пятном был свет от уличного фонаря, проникавший через окно. В спертом воздухе ощущался запах валерьянки. На кровати лежала Клавдия Прокопьевна, с головой укрытая покрывалом.

Значит, после ужина она преспокойно улеглась спать, а я, отчитав ее совершенно по делу, все это время не находила себе места!

«Ну и дура же ты, Зоя!» – язвительно сказала я себе и развернулась с намерением выйти, но в этот момент раздался тихий стон, и почти сразу – еще один.

Я без раздумий подошла к кровати, откинула покрывало с лица комендантши и спросила:

– Клавдия Прокопьевна, вам плохо?

– Моя голова… – простонала она.

– У вас голова болит?

– Спазм… – Комендантша втянула воздух через сжатые зубы.

Я потянулась к выключателю лампы, стоявшей на тумбочке, но она вскрикнула:

– Не надо!

– В темноте я не смогу вас осмотреть.

– Не надо меня осматривать. Это мигрень.

– Мигрень – серьезный диагноз. Вы у невропатолога давно были?

– Уходите… оставьте… покое… – глотая слова, выдохнула комендантша и всхлипнула.

Ее страдание было подлинным. Как врач, я не могла оставить ее в таком состоянии. Накинув на абажур полотенце, я все-таки включила