Сто провальных идей нашего лета - Екатерина Геннадьевна Боярских

Надо же было именно в этот момент оказаться на дороге запоздавшему грибнику-ягоднику. Ещё одна галлюцинация воплотилась в жизнь.

Были и другие. В один из вечеров мы с Агатой пошли доставать из машины продукты и с пакетами, с фонариками возвращались в дом. Глядим — а на чердаке знакомая личность Марты вырисовывается. И мы стали молча подавать ей сигналы фонариками из темноты — рисовать на воздухе световые круги. Она тут же взяла фонарик и стала сверху подавать световые сигналы нам. Мы крутили фонариками, пока галлюцинация не пришла к своему алогичному завершению — один из галлюцинирующих уронил на камни десяток яиц.

А лассо! Саша вращал над головой поводок собаки-самурая, картинно набрасывал его на столбы соседского забора, а мы кричали: «О мой ковбой!»

А «Финская полька» по рации! Я долго осваивала сначала идею рации, потом саму рацию. Но этим летом пришло понимание. По рации надо играть в «ёкарный бабай», то есть обмениваться репликами, связанными исключительно ассоциативной связью. Первая ласточка галлюцинации пролетела, когда мы заманивали Дашку пойти с нами за цветами для венка барокко, а она схватила рацию и прочитала оставшимся дома Сашкам Тарковского. И понеслось. Стихи, песни, коммунарские мемы летали туда и обратно. Когда Марта вспомнила финскую польку, я думала, что уже ничему не удивлюсь. Но вот это сочетание вечернего солнца, безлюдья, огромных букетов в руках и подростка, который говорит в рацию что-то вроде «Эле-патыхэле-патыхэле-пам-па, приём!» — это было выше ожидаемого. Гораздо выше.

Ещё одна галлюцинация настигла нас в середине августа. Точнее, это мы приложили немалые усилия, чтоб её настичь. Довольно небольшой, скромной кустурицей — шестеро и собака — мы погрузились в машину и поехали за грибами в сторону станции Подкаменная, игнорируя прогноз погоды. Гроза? Да ладно, это не над нами! За станцией, заросший кедрами, торчал кирпичный обелиск непонятного назначения метров в девять высотой. За ним в клубах иван-чая стояли разбитые и брошенные дома. Начиналась буря. Я стояла напротив одного из домов и не могла перестать на него смотреть. В чёрном окне висело два обрывка занавески, сквозь окно было видно другие дома. Я всё смотрела и смотрела — и тут занавески зашевелились. Они подавали мне знак. По нам ударил ледяной дождь, и мы уже готовы были побежать к машине, но пока занавески шевелились, я не могла сдвинуться с места. Я ушла, а галлюцинация осталась. Она ждёт меня там. Я ещё вернусь.

Потом, сразу после ливня, мы собирали грузди и рыжики — очень белые, очень рыжие, свежевымытые, и огромную чернику — каждая ягода размером с маслёнок, и маленькие маслята — каждый размером с черничину. Потом приехали Настя с Ильёй (он вырос до метра восьмидесяти шести и поёт Летова, и это тоже какой-то глюк!), и наши подростки организовали совершенно самостоятельное, отдельное ядро коммуны — с собственной гитарой, с песнями, с локальными шутками, с дикими воплями — всё как у нас, но, конечно, совсем иначе, потому что заново.

На следующий день мы собирались ещё раз съездить за черникой. Собирались вдвоём, но наш порыв был так красив и заразителен, что машина приняла на борт восьмерых человек и собаку. Илюша дрогнул, когда увидел рацию. Марта с Агатой дрогнули, когда услышали, что мест нет, а мы уже выезжаем. Сашка дрогнула, когда Луша установила с ней зрительный контакт и объяснила раз сто подряд, что хочет мороженого (черника и мороженое — это условно по пути, если не придираться, а бешеной коммуне семь вёрст не крюк). Настя дрогнула, когда я сказала ей, куда мы утрамбовали подростков (не спрашивайте, только не спрашивайте), и насильственно запихнула её на заднее сиденье. Она пыталась усовершенствовать своего подростка, спроектировав ему дополнительную пару коленей на протяжении ног полутораметровой длины. Время от времени нам казалось, что у машины вот-вот выпадет днище (оказалось, не казалось).

Наступало время галлюцинаций. Пара железнодорожников встретилась нам у реки. У них были очень серьёзные лица. Кажется, они пытались сосчитать, сколько нас там, и понять, как мы туда поместились. Мы сработали как надо: только завидев железнодорожников, Настя с Ильёй немедленно грянули: «Едем-едем в соседнее село на дискотеку с своей фонотекой». Мы не знали слов, но подхватили как попало, и с песней из открытых окон проехали мимо ни в чём не повинных людей, бряцая днищем. Не знаю, чью галлюцинацию мы воплотили на этот раз, но Таёжный имеет шансы запомниться многим. Это станция, где машут электричкам; где тринадцать человек в одинаковых футболках поют на платформе, провожая четырнадцатого; где эльфийские уши приветливо трюх-трюх в любое время суток; где команда мечты едет на дискотеку с фонотекой и не стесняется об этом оповестить... Мы ещё остановились и спросили одинокого грибника-ягодника, не подвезти ли его. Он был благодарен, но лечь нам на руки отказался. Я только надеюсь, что это не тот же самый, который встретил нас ночью в грязях.

Потом мы переговаривались по рации, подростки съели столько черники, сколько в них поместилось, мы с Сашей обеспечили как минимум два черничных пирога — один имени Крепкого Хозяина, другой — имени Кукушки с активной жизненной позицией. Когда моя не очень вместительная тара наполнилась, я стала ходить и кормить дополнительной черникой подростков и подруг, потом, пока Саша подвязывал шнурком от кроссовка всё то, что у машины выпадало, мы фотографировались в образе миссис Клювдии — три миссис Клювдии в кадре и Марта, вся в чёрном, с чёрными от черники губами и чёрным фотоаппаратом. Собака извалялась в чернике и выглядела как белый тигр с фиолетовыми полосками. Лето продолжалось. В списке галлюцинаций оставались ещё пустые строки. Эле-патыхэле, приём.

Тайные знаки

Есть такое место на реке, куда сложно попасть. Несколько лет назад я выходила на железную дорогу с болота, злая, голодная, исцарапанная шиповником во всех возможных и невозможных местах. Я ходила за ягодой, но только устала и почти ничего не набрала, зато нашла маленькое и странное место, где время идёт иначе. Берег там такой крутой, что сидеть можно только в самой реке — на камнях-драконах, заросших самым зелёным на свете мхом, и смотреть на маленькие водопады, которые падают не вверх, а вбок. Поезда шли прямо над головой, но их шум смешивался с шумом реки и превращался в музыку — казалось, иногда можно было различить и слова. Я просидела там, как мне казалось, несколько лет и вышла взрослой