Год Черной Обезьяны - Елизавета Ракова

Марта достала мобильный. Куда дальше? Вот-вот ливанет. Прокручивая в голове варианты, неожиданно вспомнила: утро, эскалатор «Оптимуса», Света. Набрала номер.

– Алло, Свет? Слушай, тут такая ситуация глупая произошла, мама за город уехала, а я ключи забыла, в квартиру попасть не могу, мне переночевать негде…

Через пятнадцать минут к выкрашенной в салатовый цвет филармонии подъехал красный «инфинити». Одноклассница выскочила из машины и крепко обняла Марту, как будто они были давними подругами. Следом вышла Светина мама и вяло улыбнулась. Лицо ее по-прежнему казалось детским – точно у сломанной, измызганной куклы. Встретившись с ее траурным взглядом, Марта поняла, что, хоть и благодарна за помощь, оставаться в доме дочки бывшего губернатора не хочет. На мать и дочь арест главы семейства наложил слишком сильный отпечаток.

– Вы можете отвезти меня к бабушке в Возжаевку? Это сто сорок километров отсюда…

Светина мама несколько удивилась, но спешно кивнула.

– Да, если ты так хочешь, милая.

Света ничего не сказала, убирая за ухо локон, которой как будто снова блеснул розовым. Погрузили чемодан в багажник. В этот момент из-за колонны филармонии шагнул человек. Тусклая белизна зубов, лохмотья, седая, до пояса борода. Дедушка! Он пришел ее проводить, он беспокоится о ней, он чувствует… Марта постаралась не подать виду, но так и поплыла в улыбке. Заметив, куда устремлен взгляд Марты, Светина мама вытянула морщинистую шею.

– А-а-а, это Конферансье, городской сумасшедший!

Марта была ошарашена. Они могут видеть дедушку? Какой еще конферансье? Дедушка был профессором-китаистом. Светина мама одернула пиджак из дорогого твида – остатки былой роскоши.

– Много лет он выступал в филармонии, а потом пришла перестройка, абонементы на концерты отменили, и он остался без работы. Никто не знает, где он живет, но зла никому не причиняет, просто появляется то тут, то там, всегда внезапно.

Этого не может быть. Наверное, Светина мама просто обозналась.

Марта была измотана всем произошедшим за день. Хотелось поскорее к бабушке. Сил на обработку новой информации не осталось. Дедушки тем временем и след простыл.

Марта нырнула на переднее кожаное сиденье с успокаивающим подогревом как раз в тот момент, когда по лобовому стеклу ударили первые крупные капли. Ливень застрочил по асфальту, как будто небо бросало щебень, а не воду. Когда проезжали мимо смотровой, дождь уже хлестал нещадно, ежесекундно на лобовое стекло будто выплескивали ведро воды. По радио ныла скрипка. Марта прислонилась виском к холодному стеклу и наконец расплакалась.

25 (Маша)

Тридцать первое августа две тысячи девятого года. День, когда течение жизни было прервано одним телефонным звонком: «Мы не можем больше общаться. Не звони мне. И я не приеду». Короткие гудки. Экран телефона показывал начало шестого утра. Маша взяла с прикроватной тумбочки кружку с чаем и отпила, поморщившись, горького, настоявшегося за ночь, «Английского завтрака». Рассвет проникал в комнату, медленно напитывая тяжелые шторы. Маша эти шторы сразу же возненавидела, как и многие другие предметы в якобы стильно, но на самом деле бездушно обставленной квартире тети. В доме было тихо. Маша медленно поднялась и села на край дивана. Из книжного шкафа напротив грозно смотрели многочисленные сборники упражнений для ЕГЭ. Что дальше? Переезд в Москву, подготовка и поступление в институт были общим с Мартой планом. Комок нервов медленно поднимался от живота к горлу, перекрывая доступ кислороду. Маша подошла к раздвижным дверям и, пытаясь все сделать тихо, откатила левую створку.

Убедившись, что тети на горизонте не видно, Маша прокралась на кухню и села на кожаный угловой диванчик. За окном рассвет настороженно полз по крышам в сторону дома, а она все не могла решить, что же теперь делать, куда себя деть. У нее же не было ничего своего, она же все делила на двоих с подругой: уверенность, красоту, мечты, энергию. Вернее, это все было и есть у Марты, она была хранителем всех их общих качеств, всех ресурсов, а теперь Маша только полая оболочка, форма, пустое место, некрасивое тело, занимающее пространство. Она брала все эти ресурсы взаймы, не до конца понимая, как и чем сможет за них отплатить.

– Спасибо, что разбудила.

В дверном проеме возникло узкое, даже утром немного хищное лицо тети. Маша не могла ее ничем потревожить, но спорить не было смысла.

– Извини, не могла спать.

– И поэтому надо не давать спать всем остальным в доме, конечно, правильно.

Тетя прошла в кухню и включила чайник. Машу мутило. Последние две недели она только и ждала, что приедет Марта и они с подругой будут вместе противостоять той волне скепсиса, которая непрерывно исходила от Любы с того самого момента, как она отыскала Машу глазами в зоне прилета Домодедово. Они с Мартой должны были посмеиваться над тетей Любой, иронически переглядываться в ответ на обернутые в холодную вежливость претензии, закатывать глаза. Одной Маше не справиться.

Люба, Любовь. Самое неподходящее имя для этого длинного, изнуренного фитнесом и бизнесом угловатого тельца родственницы. Была ли в сердце этого человека когда-то любовь, хотя бы в молодости? В это верилось с трудом. За две недели Маша как минимум дважды с удивлением услышала, что ее с «некой девицей» посадили тете на голову.

– Ну и что ты тут расселась?

Почему-то Маша сразу поняла, что не сможет сказать про утренний звонок. Удушающий стыд лишал голоса, обездвиживал. Маша не понимала, почему ей стыдно, но чувствовала, что в происходящем есть некая скрытая от нее вина, что это она все испортила и сломала.

Тетя аккуратно засыпала пахучие кофейные зерна в кофемолку. Не оборачиваясь, бросила:

– В шесть вечера мой водитель будет ждать внизу, чтобы отвезти нас в Домодедово, встречать эту твою непонятную подругу. Прибери в комнате и купи продукты, список на подоконнике.

– Да, конечно.

Маша встала и вышла, обернувшись в дверях:

– Спасибо, тетя.

В ответ та посмотрела внимательно, как будто выискивая подвох в Машиных словах.

Остаток дня Маша провела словно в тумане. Продавец мяса с пугающим лицом преступника сверкал глазами из-под мохнатых бровей. «Здесь вышло восемьсот грамм, нормально?» – «Да», – еле смогла выдавить Маша. Любая сказанная фраза давалась с трудом. Чем ближе был час встречи Марты в аэропорту, тем становилось невыносимее. На обратном пути из продуктового Маша практически бежала, подгоняемая воображаемым преследованием.

У тетиного водителя было красивое лицо голливудского актера. Маша украдкой разглядывала его отражение в зеркале заднего вида, пока Люба орала на кого-то по телефону по поводу каких-то нефтяных контрактов.

Маша с тетей простояли в зоне прилета около, кажется, полутора часов, до тех пор пока не стало ясно, что из дверей больше никто не выйдет.

– Ну и где эта твоя подруга, как там ее?

– Я не знаю.

– Что значит «я не знаю»? Она ничего не сообщала? Там написано, что рейс из Б приземлился час сорок назад. У нее есть мобильный?

Маша порылась в кармане и извлекла телефон. Дрожащими пальцами выбрала в меню утренний входящий от Марты и нажала на кнопку вызова.

«В настоящий момент вызываемый вами абонент временно недоступен…»

– Я не знаю.

– Что за глупости, Маша? Мы так и будем тут стоять? Это твоя подруга, будь любезна, выясни.

Лицо Любы выражало скорее беспокойство, нежели раздражение.

– Пойдем спросим на стойке информации, остался ли еще кто-то внутри с рейса из Б. – Тетя крепко схватила Машу за локоть.

– Она не прилетит.

Тетя посмотрела ошарашенно:

– То есть как? Ты об этом знала?

Глаза защипало, Маша расплакалась. Люба так и стояла, не ослабляя хватки, не двигаясь с места, пока племянница всхлипывала, с каждым разом все громче и громче.

– На, возьми. – Тетя достала из сумки пачку салфеток, и они сели на скамейку.

– Она не прилетит, – повторила Маша сквозь всхлипы. – Она звонила сегодня утром.

– Так, хорошо, это мы поняли. А почему? Когда теперь ее ждать?

– Я не знаю. – Машины рыдания усилились.

Тетя выпустила воздух из легких с громким «фу-у-ух» и откинулась на спинку скамейки.

– Зачем мы тогда приехали в Домодедово?

– Я не знаю. – Маша повторяла одно и то же, продолжая рыдать.

– Что ты все заладила: