Всклянь - Коля Андреев

И чтобы мы не лезли.

Попросила денег на декорации. Я перечислил с личного счета. На карте после бабушки оказалось больше двух миллионов рублей. После ее смерти прошло уже шесть лет, и на карте было больше пяти миллионов. Я Сирин. Сирин умеет зарабатывать. Сирина знают все.

Саша попросила много. И я перечислил. Мне не жалко.

Потом написала, что никакого сценария от меня и от Диомида ей не надо. Она напишет сама, это важно, она знает, как это должно быть, она сама все это затеяла, нас просто к ней прибило, а началось все с нее, вот она все и закончит.

И написала, чтобы мы пришли к началу перформанса, она все подготовит сама, и да, мы, без сомнения, будем актерами, но важна чистота импровизации. Важны наши охуевшие лица, писала она, этот неподдельный ужас, аутентика удивления. Вакуумальное непонимание происходящего.

И мы почему-то согласились.

Что тут говорить. Почему-то. Потому что каждый из нас – и я, и Диомид – был одержим ею. И Максим тоже был одержим ею. И она его тоже пригласила. И он тоже пришел.

А Рязань решила заплакать, Рязань решила запустить нам за шиворот холодные сырые пальцы. Рязань подпевала Саше, Саша умудрилась даже город превратить в живую декорацию, подчинить себе грязь на боках трамвая, отрепетировать всплеск воды – я наступил в лужу —

– Вы Сирин? – Мне протянул руку старичок в сером пальто.

– Да.

– Вот. Велено передать вам ваш текст. Хе-хе.

Шуршала бумага, листы трепал ветер, мои волосы тоже копошились под холодными порывами. Я, кажется, понял. Но я уже играл. Нельзя прерывать спектакль.

– Дорогой Диомид! – громко прочитал я. – Это Саша. Саша пишет тебе. Та Саша, что увидела тебя однажды и захотела исцелить тебя. От твоего же прошлого. Выходи! Так много людей, все должны тебя видеть.

Мы с ним выбрались из толщи толпы и оказались перед разрытой могилой. Рядом стоял гроб. В гробу лежала Саша. Я пытался краем глаза уловить, как поднимается ее грудная клетка. И не улавливал. Или плохо смотрел. Или она умела правильно дышать. Саша лежала в платье, белом, конечно же, кружевном платье, вот за что я заплатил, и за красивый гроб, мебельный такой, дебелый, толстостенный гроб. И на лбу ее венок, цветочный, нежно-зеленый, с зефирками бутонов.

Диомид смотрел в землю, как ученик, которого отчитывали перед всем классом.

– Ты прошел удивительный путь. В четырнадцать лет потерял мать. Она ушла не от тебя, она ушла во имя тебя, с ней бы ты погиб, скатился на дно. Она не бросала тебя, Диомид. Она дала тебе возможность выжить и стать кем-то лучше, чем она.

Диомид громко всхлипнул.

– Посмотрите на него, люди! – продолжил читать я. – Перед вами новый Диомид. Новый человек, которому не нужна любовь. Он больше не стремится отчаянно оказаться в объятиях.

– Я щас уйду… – тихо проскулил мне Диомид.

– И он всю жизнь хотел оказаться на моем месте. Лежать в гробу. Но нет, Диомид. Нет. Я убила себя ради тебя. Забрала твои мальчишкины страхи и глупость твою забрала. Меня больше нет, чтобы был ты.

– Пустите, бля! – Я услышал голос Максима.

Он пытался подойти к гробу. Какие-то суровые мужики в черном схватили его. Держали за руки. Саша что, и охрану наняла?

– Она мертвая? – спросил кто-то в толпе.

Я хотел смотреть на Сашу. Но она хотела, чтобы я смотрел на бумагу.

– Скажи, Диомид, что ты сейчас чувствуешь?

Вопрос, или ожидание ответа, заставил всех замолчать.

Капли дождя превратились в колючки снега.

– Я… Я не знаю, – крикнул Диомид. – Я хочу… Хотел… Разобраться. Меня правда бросила мать. Правда, люди, правда. Саша не лжет. И я всю жизнь искал ее, да блин, как это звучит… всю жизнь… мне и тридцати нет.

– Да попробуй, блядь, она живая или нет! – требовал Максим от охранников. – Я тебя посажу, блядь!

– И я ее нашел. На этом кладбище. Там. – Диомид махнул рукой. – Там, где могилы, которые вы называете невостребованными. Когда ее сбил грузовик, при ней оказался паспорт. И вот через несколько лет я нашел ее. Уже под землей. И мне говорят… ну… там… памятник будете ставить?

Снежинка больно впилась мне в глаз. Я вдруг понял, что Саша – самый гениальный режиссер, и пусть я не знал других, но… Как она это рассчитала?

– Памятник? Мне стали сниться кошмары. Если памятник, то там должно быть что-то написано. Я перебирал ночами эти слова. Помню, люблю? Скорблю? Это было бы неправдой. Больше всего я хотел просто спросить у нее: почему, зачем ты это сделала? Непутевый отец, какой-то монстр, который давно сгнил в собственной могиле, он тебе правда дороже меня? И вот. Саша тут говорит. Что она ради меня это сделала. Не знаю. Памятник. Да. Я хотел написать что-то злое. Правду. «Здесь лежит мать, предавшая сына». Или «Забыла, разлюбила, не вспоминала». Но я подумал потом, что это будет не памятник ей, что это будет памятник моей злости. А я не хотел, чтобы злость продолжалась.

На черных плечах людей белая перхоть снега.

– Я уже не мог спросить у нее, почему она бросила меня. Так что какая разница. Я позвонил и сказал, что на памятнике надо написать два слова: «от сына». Ну помимо, да, там, лет жизни, имени, фамилии… И потом мне сказали, сколько это все будет стоить… И я ответил, что подумаю. И перезвонил, – у него вдруг сорвался голос. – Перезвонил, – голос дрожал. – Перезвонил и сказал: пусть остается эта нелепая железка, никакого памятника. Хер ей, а не памятник! – крикнул он, опустился на колени и зарыдал, вколачивая кулаки в землю.

Я видел, что две девушки плакали.

Потом все ахнули.

Саша поднялась.

Она встала, улыбаясь. Еще один крепкий мужик в черном костюме помог ей вылезти из гроба. Подол платья вмиг стал черным от грязи.

– Мое место свободно! – немного хриплым голосом пропела она. – Хочешь?

Она спросила у меня. Смотрела мне в глаза.

Я кивнул. Поплелся к гробу, и земля как будто вцепилась в каждую ногу, не давала двинуться, но я шел. Молча лег в гроб.

Саша взмахнула рукой.

Глаза жалил снег.

Темнота. Крышкой закрыли. Смешно. Грустно. Страшно.

Приглушенный голос Саши. Я слышал ее. От этого стало спокойнее. Она знала, что делать.

– Я была там, куда вы не хотите попасть. Я смотрела в лицо самой смерти. Смерть мне дала имена всех убиенных, невинно убиенных. Они дали мне силы. Они сказали, что я у всех вас заберу вашу боль. Всю вашу боль. Отсюда вы уйдете другими людьми. Посмотрите на Диомида. Мой друг, верный друг Сирин сейчас в гробу. Он унесет вашу боль.

Я почувствовал движение. Меня подняли, а потом стали опускать.

Я увидел полоски света. В гробу были отверстия. Чтобы я слышал.

– Берите землю. Комок земли. Шепчите в этот комок все свои тайны. Бросайте сверху, на Сирина. Он унесет всё в другой мир.

Несколько секунд тишины. Потом по крышке гроба ударила россыпь. Они и правда кидали землю. Нет никого лучше Саши.

Ее голос вдруг раздался где-то совсем близко. Как будто она наклонилась ко мне.

– Сирин, это единственный шанс меня отпустить. Отпусти меня, прошу. Отпусти.

– Саша, нет! – кто-то кричал, кричал, кажется, Максим, и кричал, кажется, Диомид. И другие кричали.

Раздался взрыв, который сразу заглушил все. Я понял: меня засыпало землей. Больше не было света, больше не было звука. Тут был только я, мое дыхание, стук сердца где-то в ушах. И я прошептал:

– Я отпускаю тебя.

⁂

Как мне потом рассказал Диомид, взрывчатка была заложена по периметру выкопанной могилы. Чтобы в один миг меня засыпало. Никто не мог рассчитать мощность, поэтому нескольких человек ранило. Саше оторвало левую ногу. Задело что-то в подбрюшье.