Всклянь - Коля Андреев

пишешь? Э! А ну отдай телефон, эй, Сирин, блин, отдай телефон, ты что, ну, бля, ладно. Мне, Сирин, пора, приедет черный бээмвэ за мной. Пока. Не буду я тебя целовать. Пока. Все, пока. Отпусти. Пока. Все, давай. До завтра.

⁂

Максим появился у Саши после первой жалобы.

Мы что-то не то наговорили на могиле какого-то военного.

Видео разлетелось по телеграм-каналам.

Нам стали угрожать.

Вот что приходило каждый день в комментарии:

«Вы посмели суки покуситеся вас надо собакам на покусание пока не обоссытесь сгорите в аду вас найдут и наденут на бутылку»

«Пишу жалобу в СК лучше сами уезжайте»

«найду убью слезами будете мыть памятник возле которого устроили беспредел»

«Неграм надо на круг отдать эту шлюху»

«Проплатили им надо забрать все деньги и купить на эти деньги продукты и продукты отдать нуждающимся или вылечить ребенка»

Максим сразу сказал, что его все достало и чтобы Саша написала объяснительную и попросила на камеру прощения. И я чтобы попросил на камеру прощения.

Мы составили текст.

Нам серьезно было очень жаль и даже немного стыдно.

Я сказал, что

Простораскаиваюсь

Оченьпрошупрощения

Широкиймасштабизвинений

Лучшебымыэтогонеделали

И больше такого никогда…

а Саша добавила, что

Намоченьжаль,

Астрономическуюсумму пожертвуем

Хлопотыберем на себя

Уйдетзавтражегруз от нас в…

Йошкар-Олу.

– Почему в Йошкар-Олу? – спросил Максим, опустив телефон, запись закончилась.

Мы переглянулись.

Саша сказала:

– Там… люди, которым очень нужна помощь.

– Поехали, подвезу тебя, – предложил Максим Саше. И опять я увидел это. Электричество между его взглядом и ее.

– Иди, Сирин, я тут разберусь. – И они уехали вместе.

⁂

Вика ненавидела Сашу.

Она считала, что Саша забрала у нее все.

Просто по праву рождения.

Обычно младших родители любят больше.

Но не в их случае.

Саша родилась раньше на семь лет, и вот Саша меняет парней, заводит богатых мужиков, которые возят ее на черных БМВ. А Вика должна ходить в школу. Вике нельзя заводить отношения. Вике нельзя быть как Саша. Потому что Саша позорит семью – своим искусством, своими перформансами, своими ёбаными желаниями. Вика хотела тоже позорить семью. Вика не хотела сдавать ЕГЭ. Вика говорила Саше: я хочу, чтобы ты обосралась и работала уборщицей на говнозаводе, где зарплату тебе будут выдавать говном. Саша отвечала, что Вике надо просто перетерпеть этот ужасный возраст, после школы у нее мозги начнут вставать на место и не будет никаких проблем. Вика кричала, что хватит припоминать ее подростковые проблемы с наркотиками, дурку, она давно уже не употребляет, а Саша только и знает, что тыкать ее носом, мало ли какие ошибки кто совершал в этой жизни…

Вика клеилась ко мне.

С упорством сумасшедшего человека.

Она приехала в кладбищенскую каморку, которую я снимал как рабочий кабинет.

Глаза в черной краске, черным обведены, черным сделала круги вокруг глаз. Получилось очень красиво. Как будто смотрела на меня из темноты. Из густой-густой ночи. Как там пели?

– Что ты хотела?

– Есть что выпить?

– Я ж не пью, Вик.

Она открыла шкаф. Там висела моя одежда. Старая. Новую я не любил.

И еще там стоял пакет. Бумажный пакет с логотипом. Встретил на вокзале, забрал у девушки-курьера.

– Ни хуя! – сказала Вика и достала из пакета блестящую юбку. Черную. Блестящую. – Саша такую хотела. Ты ей купил? Ни хуя!

Она приложила юбку к себе.

– А давай я… Давай ты мне подаришь, а я отработаю.

Она подошла ко мне почти вплотную, а я сидел за столом, и она пыталась продавить свое тело и оказаться между мной и столом. Компьютер недовольно ворчал. Я почувствовал, что пахнет от нее цветочными духами – цветами, как весной на могиле одной женщины, да, точно, и еще, кажется, алкоголем.

– Вика, я купил юбку твоей сестре. Отдай ее. Давай я вызову тебе…

– На хуй иди. Сестре, блядь. Я тебя люблю, Сирин.

Она наклонилась, чтобы меня поцеловать, а я начал отклоняться назад и упал вместе с креслом. Не было больно.

Она засмеялась. Потом ударила меня ногой в ребра. Не было больно. И еще раз ударила ногой, носком сапога, по лицу, в щеку, и еще раз, туда же, и потом сверху сапогом, подошвой, в лицо, и расхлебался нос, и потекло теплое, и перестало пахнуть, все собой забил железный вкус, привкус красного.

Она ушла, забрала юбку.

Дура.

⁂

– Время, которое пожирает нас, пока мы смотрим не моргая.

Мы просто пойдем вдоль могил и будем произносить имена людей.

– Раб Божий Илья. Время начало жрать его в тысяча девятьсот восемьдесят первом, сожрало полностью в две тысячи двадцать четвертом.

А ты будешь перечислять способы.

– У времени нет ложки, нет вилки, но бывают ножи.

Как на образцовом скотном дворе: время кормит нас, сует внутрь килограммы еды, кубометры дыма, заливает воду, вино, водку, пиво, молоко. Нас раздувает в разные стороны, пока время не решит, что пора – и чик. Глотает нас.

И мы можем потом просто любые рандомные имена вскрикивать, чтобы нагнать жути.

– Раба Божия Валерия. Время распробовало ее в тысяча девятьсот девяносто восьмом, и так вкусна она была, что в две тысячи тринадцатом время не оставило от нее ни следа. Только эту фотографию.

Время подсылает нам автомобили, чтобы мы экономили время, и автомобили сбивают нас, сминают нас в своих железных тисках.

Тут Диомид заплачет. Про маму же.

– Раб Божий Алексей. Убит. Преступление не раскрыто. Время иногда не оставляет следов. Но оставляет квартиру другим своим жертвам.

Тут Максим начнет вскипать.

⁂

Ты, Максим, больше всего в жизни боишься, что тебя не будут любить.

Вот ты вырос такой крутой, жестокий, циничный и холодный, стальной – да, точно, ты железный, железяка, чугун. И как будто тебя ничем не пронять. Но если покопаться в твоей темноте, а я все про тебя знаю, все-все-все, Максим… Если там копнуть… То сколько же ты натворил дел… Темных дел… Темных, как твои глаза, когда… Когда ты молчишь… И ты делал все ради чего? Ради денег? Ради звания? Ради уважения? Ради статуса в обществе? Да все тебя или боятся, или хотят угробить. Вот и все. А женщины от тебя бегут. То есть ты совершил немыслимую жертву. Кровью – я не сомневаюсь, что кровь была, а может, был и труп, было и убийство. Все эти жертвы – они все зря… Потому что ты хотел, чтобы тебя баба любила. А бабы тебя боятся, а не любят. Ты не купил любовь. Ты купил страх, преданность. А я тебя не боюсь. Ты для меня медведь, дикий, но меня не тронешь, я уверена. Вот что тебя бояться? Удавишь меня своими руками – и что? Еще одну жертву? И снова будет другая баба, которая тебя не будет любить, которая тебя будет бояться. Не будет у тебя жены, будут одни заложницы. Понял? Ну еще раз двинь, чего уж, ебани, давай! Давай, давай! Аха-ха-ха! Вот так! Вот… так…

⁂

Когда Максим ее избил, мы с Диомидом решили, что надо прекращать. Больше не выступать. Сделать паузу. Возможно, паузу на год, пять или восемь лет.

Но Саша… Она сказала, что нам нужно крутейшее последнее выступление. Шедевральное, провокационное, чтобы все об этом написали. И позовем мы на него всех, из Москвы приедут разные критики, блогеры, может быть, даже кто-то из известных акционистов. И мы дадим такое шоу! Ей было больно вдыхать: Диомид сказал, что у нее сломаны ребра и что помчали в больницу, но она отнекалась. Помню, бабушка тоже ломала ребра, неудачно упала, и ничего, сами зажили. Саша пробормотала, что она сука, а значит, как на собаке, все быстро заживет. Выгнала нас из своей съемной квартиры. Там пахло дошираком и смешно скрипел пол.

Потом она нас не пускала, писала в общий чат сообщения.

Мы не очень понимали, когда она говорила, что на этот раз все