Всклянь - Коля Андреев

и поприветствовать, если указано имя-отчество на памятнике, то именно так – по имени и по отчеству. С искренним уважением. Потом попросить дозволения зайти за оградку, внутрь. Объяснить круг работ: сегодня, мол, траву уберем, подкрасим тут, подметем там. Польем цветочки. И дальше работать молча. Уходя, попрощаться. Можно сказать «до следующего раза». Не нужно говорить «до свидания» или «увидимся».

Как я потом понял, не за все могилы бабушке платили. Некоторые она выбирала сама: ей не нравился заросший вид или нравилась фотография. Постепенно она обрастала «знакомыми». И уже сама не помнила, за что ей приходит «копеечка» раз в месяц.

Я стал помогать ей лет в десять. В двенадцать мы уже могли разделяться, у меня были свои «покойнички», у нее свои. Но она любила приходить с проверкой. И чаще всего ругалась. Выдергивала жалкий пучок травы, который я оставил. Заставляла подмазать решетку оградки снизу – там, где никто не видит, там, где все равно, есть ли краска. Постепенно я научился этому. Все делать как нельзя лучше. Чтобы, ну, отдавать дань. Кажется, дань уважения. Странное выражение. В Рязани дань – это про монголов. Часто путался, потому что учился я дистанционно. Родители настолько привыкли, что я у бабушки, что перестали меня забирать и на выходные. Думаю, в какой-то момент они перестали знать, в каком я классе. Как выгляжу. Мамин голос в трубке я ждал, потом не ждал, потом стало скучно. Засыпал, ворочался. Гудел холодильник. Перед глазами возникали новые могилы, новые яркие венки. Там, на кладбище, всегда ждало пополнение. Могилы не исчезали. Прибавлялись и прибавлялись. Клиентов становилось все больше. Бабушка уставала. Я перестал учиться, потому что рано утром уезжал один, возвращался поздно вечером. Они хотели меня сломать. Завалить травой, кустами, оградками. Чтобы я не выдержал. Но я справился. А бабушка умерла. Вот.

⁂

Диомид был высоким и красивым, красивее меня, насколько я мог это понимать.

Началось все с интервью, где я даже участвовал, и он спросил, как меня подписать. «Сирин». – «А дальше, ой, то есть а перед что?» Я отрицательно помотал головой: «Не надо, не надо, я просто Сирин, и меня так все знают». «Деталь отличная!» – кивнул Диомид.

Конечно, Саша была интереснее меня. Во всех смыслах. И он вцепился в нее взглядом, и они словно разговаривали с помощью тишины между собой, с помощью наклона голов, с помощью кривизны губ. Хочется сказать, пожирали друг друга. И в который раз она исчезала и отдалялась от меня. Ненамеренно делая больно. Знала, что я страдаю, и не хотела, чтобы я страдал. И пыталась отучить меня от себя, бросаясь под таких вот первых встречных диомидов, как под поезд. Ничего у нее не получалось.

Я постоял, помялся, посмотрел на небо: его когтистыми лапами закрывали клены. Посмотрел под ноги, а там окурки, сухие листья, следы подошв. И ушел. Пусть стоят и разговаривают, у меня, вообще говоря, масса дел. Масса.

Мне нужно было лезть в архив, искать новые истории. Пока шел, в моей голове они уже голые прилипли друг к другу, он был весь такой пружинистый, а она стеснялась, прикрывала грудь пальцами – боже, какие же у нее пальцы, разве бывают пальцы красивее.

Рылся в фамилиях.

Конечно, конечно. Виновен. Да. Обычно сейчас люди первым делом пробивают друг друга в соцсетях – во всяких ВК или еще где-то. А я с удовольствием залезал в архив – свой, кладбищенский, социальную сеть мертвецов.

Она позвонила.

– Слушай, Сирин. У меня идея.

– Угу.

– Нам же нужен был третий.

– О.

– Ну правда, Сирин.

– Угу.

– Ой, перестань.

– Давай, давай, если хочешь, если ты этого хочешь, то попробуем.

Я, как мог, вложил в последнюю фразу улыбку, радость, надежду.

– Грубиян ты, Сирин, неотесанный. Увидишь, он крутой.

– А ты знаешь его фамилию?

Она назвала.

Я вбил имя с фамилией.

Есть один, похоронен в Туле.

Полный тезка. Тоже Диомид. Неужели?.. По возрасту тянет на отца.

– Ты еще с ним?

– С Диомидом? Да, он рядом.

– Спроси, он Диомидович?

– Что?

– Спроси.

– Ты Диомидович? Говорит, да.

– А как зовут его мать?

– Сирин, ты точно в порядке? А как твою мать зовут, Диомид Диомидович?

Тишина, тишина, тишь. Вентилятор в компьютере гоняет пыль, жужжит. Почему-то ладони у меня стали мокрыми.

Она вдруг произнесла фамилию, имя, отчество.

– Я так и думал, ого.

– Что, Сирин? Что за «ого»?

– Он знает, что она похоронена на этом самом кладбище? Сектор невостребованных…

– Что-о-о-о?

– Ага. Если год рождения знает…

– Я перезвоню.

Она положила трубку.

Строчки с фамилиями, датами, все затанцевали, тру-ля-ля, раз-два-три. Похоронены; погребены. Родился. Умер. Диагноз. Пост мортем. Свидетельство. Фамилии – имена – отчества.

Я принялся отправлять клиентам фотографии проделанной работы. На меня шабашили три женщины с соседних дач. Сам я уже ничего не делал. Просто мог резко наведаться с проверкой: узнать, поздоровались ли женщины с навещаемыми. Объяснить, что да, с невидимой нижней стороны оградку тоже надо красить. И все сорняки вот так, ножичком, между плитками. И все меня слушались. Я же был Сирин. Все знают Сирина.

⁂

– Я бы хотела на Пер-Лашез, к Джиму Моррисону.

– А мне нравится одна могила в том заросшем секторе, где, знаешь, тополя высокие, около входа. Там странный такой памятник. Как звезда большая, звездочка, а в центре круглая фотография, и там кудрявый мальчишка какой-то – и ни имени, ни фамилии, ни дат, ни цифр, вообще ничего. Надо про это историю придумать.

– Ты же понимаешь, Сирин, что есть очень много других кладбищ?

– Ммм. Наверное. Мне что с них. Я отсюда родом.

– И вообще-то люди путешествуют. Ты даже в Москве не был. Я бы на могиле Есенина что-нибудь сделала. Мостик такой. Между Рязанью и Москвой. Рязанская арт-группа в Москве мутит перф на могиле земляка. Звучит?

– Наверное. Я не поеду.

– Почему, Сирин, почему? Ты мне надоел. Я тебя брошу. Это же искусство – то, что мы делаем. Сирин, плиз. Поехали. Я хочу быть везде, я хочу, чтобы мы реально взрывали мозг этим людям. Чтобы от нас охуевали. Вот чего я хочу.

– И поэтому Диомид продает билеты. Раньше у нас кто как хотел, тот так и платил. А теперь мы продаем билеты.

– Это да. Плохо. Плохо… Сирин, но зато у нас деньги есть и мы можем с тобой уехать. В Питер хотя бы. К Цою на могилу сходим. Или Ахматова… О! Может, Венеция? Как он там. Остров. Кладбище-остров. Сан-Микеле. Святой Николай. Ну. Прикинь! Бродский. На его стихах сделаем. Ох, ё-моё.

– Тебя Максим твой никуда не пустит.

– Мне похуй на Максима. Сирин, я же верна только тебе. А ты тут, блин. Держишь меня. Как камень утопленницу.

– Максим тебя убьет, не боишься? У него глаза убийцы.

– Максим? Там только с виду все так брутально. Чтобы бабам нравиться. Он пушистик инсайд. Внутри.

– Он чудовище.

– Ты ревнуешь.

– Уходи от него.

– Я подумаю. Он мне юбку даже не может купить. Помнишь, ту, блестящую?

– Давай я тебе куплю.

– Сирин, у тебя даже если такие деньги будут, то ты потом полгода без еды просидишь. Не надо.

– Я куплю.

– Отстань.

– У меня денег очень много.

– Тогда купи себе нормальные кроссовки. Костюм. Не знаю, девушку заведи. Своди ее в ресторан.

– Приглашаю тебя в ресторан.

– Я не твоя девушка.

– Уйди от чудовища.

– Я боюсь знаешь чего?..

– Уйти от чудовища?

– Нет, Сирин. Я боюсь, что если я кину Максима, то ровно через час у него в кровати будет лежать Вика.

– Вика? Твоя младшая сестра?

– Сто процентов. Она сделает все, чтобы его заполучить. Просто чтобы мне насолить. Она ему уже сообщения строчила.

– А он?

– А он гондон. Говорит, что не ответил. Но я не верю. Я вижу, как он на нее смотрит.

– Вам надо уехать.

– С тобой?

– Я не поеду.

– И я не поеду, пока ты не поедешь.

– А если я убью Максима, меня посадят, тогда уедешь?

– Тогда конечно! Ха-ха-ха, дурак, Сирин, вот ты дурак. Не убивай никого, ладно? Кому ты там