Мой телефон 03 - Мария Ким

– Она еще поживет, – говорит Рафик, – недолго, но многовато для наших прогнозов… Хорошая наследственность – это резерв.

* * *

На станцию в обеденный перерыв лениво сползаются линейные бригады. Смуглолицый медбрат с труднопроизносимым именем и кличкой Микроб выписывает морфин под диктовку первого номера.

– Мною, эм-бэ эМ-А… введен.

Микроб пишет старательно, высунув язык, но буквы и цифры путаются от недосыпа и никак не попадают в строчку.

– «Морфин» через «о» или «а» пишется?

– Проверочное слово «морфий»!

Серега тяжело и неподвижно сидит за столом, агрессивно глядя в стену.

– Что случилось?

– Ребенок. Плитой придавило. Не спасли. – И уходит досыпать.

Костик с Алсу обсуждают завтрашний поход в магазин, надо бы прикупить посуду, а то в прошлой ссоре Алсу всю перебила.

– Пластиковую возьмем, – решает Костик.

– Так не интересно! – капризно надувает губы Алсу. – А что мне бить, когда мы ругаемся? А почему мы ругаемся? – внезапно задумывается она.

– Потому что парень у тебя дебил, – Костик сгребает наманикюренную ладошку широкой мозолистой лапищей. На его лицо наползает нежное дурацкое выражение.

Любитель ночных заумных разговоров, Айдар излагает мне свою философскую доктрину:

– У деградации два направления: расширять свою тупость до безграничности или сужать свои границы до отупения…

– Иди в жопу, Айдар, я спать хочу.

В темном коридоре меня подхватывают за локоть чьи-то цепкие пальцы и деликатно оттаскивают за угол.

– Маш, вы же трамадол списали?

– Ну?

– Ты ввела?

– Больной отказался.

– Отдай его мне. Пожалуйста.

– Передоза не боишься?

– Я что, придурок малолетний? У меня медицинское образование!

Лежу на узком диване, укрывшись тонким колючим пледом. Спать не хочется, сейчас все равно вызовут. На улицу неохота, там холодно, грязь, гололед, а на станции тепло, жесткий диван и уютная вонь натруженных фельдшерских ног. За окном вопит сигнализация, слышны хриплые лающие звуки. Я представляю, как Рафик курит на парковке и кашляет между затяжками, сплевывая на асфальт. Внезапно свет фонаря перекрывает разлапистая тень. Костик. Отрывает от дивана, сгребает в охапку. Я высвобождаюсь из неуместных объятий.

– Зачем? – шиплю.

– Мне надо. – И уходит в непроглядную темень.

«Седьмая на вызов!» К исходу суток сил уже не остается. Я не встану. Встаю. Не такие уж мы и хрупкие.

Человек умирает всегда сложно, нелепо и сложно, дико и сложно. Констатация. Водитель собрался было включить сирену для поднятия настроения, но фельдшер решительно выдавливает кнопку.

– К покойнику едем, – сухо говорит первый номер и заходится в подутреннем кашле курильщика.

* * *

В квартире знакомая вонь, хлам и теснота, во всех углах пустые аптечные пузырьки. На полу мертвое окоченевшее тело, рядом еще одно, живое, храпит и постанывает во сне.

– Так, здесь понятно, не наш клиент, а это что? Мужчина, подъем!

– А. привет. – Бессмысленные пустые глаза фокусируются не сразу. – А чего это с вами девушка? Красивая, да?

– Вызывали?

– А. вот. Представляете, вот обидно! Старуха моя, боевая подруга, сколько водки с тобой выпили!

– Она тоже… употребляла?

Комплекция и возраст-внезапная сердечная смерть, похоже. Лицо синюшное. Пусть патологоанатом разбирается.

– Полицию вызывали?

– Что? Зачем это?

– Пошли отсюда.

– Подождите, а ее что, не заберете?

– Мы не труповозка.

* * *

Снова констатация, высохшее тело с трупными пятнами на кровати. Утро. Они всегда умирают под утро. Этот, похоже, кому-то нужен, полная комната родственников. Пожилой мужчина спокойно излагает историю болезни, срывается в истерику и поспешно уходит за дверь. По протоколу кардиограмма. Розовая полоска бумаги медленно выползает из аппарата. Изолиния. Так уж устроен человек: выживает, когда от него этого не ждут, и умирает, когда от него этого не хотят.

* * *

Традиция фельдшерских бригад: после каждого странного вызова первый номер за перекуром не спеша излагает свои мудрые соображения.

– Принесли его домой, оказался он живой, – не к месту выдает Рафик, затягиваясь.

– Чего? Не понимаю.

Не отвечает. Бессмертие – это когда все вокруг умирают. Дурная наша работа подсовывает глазам бесчеловечные сцены, заставляет принимать нечеловеческие решения. Со стороны посмотришь – кучка уродов лечит других, еще более страшных уродов. По итогам профдеформации получаешь озлобленного бога, мстительного бога, шутливого бога. А Рафик был человеком. Прокуренным фельдшером с неисчерпаемым запасом шуток за 30 копеек.

– Маруся, придешь домой – не забудь помыться. От тебя трупняком и бомжами несет.

Ответить нечего. Все мои язвительные ответы он уже давно вычислил и принял к сведению. Такая игра, укуси ближнего и жди, когда укусит в ответ. И рассказывает, как ходил охотиться на вальдшнепа.

* * *

Подбираем обширный геморрагический инсульт, тащим в сосудистое, с мигалками, кома.

– Мама, молись! – Дочка, тоже уже на пенсии, красивый полупрозрачный шарфик, который должен кокетливо подчеркивать светлую челку, сбился, пока она тянется, собой прикрывая полумертвое тело одновременно сморщенной и раздутой старухи от неизбежного и неотвратимого.

Сирена больно бьет по ушам, блики от люстры отражаются в витринах.

– Там уже нечему молиться, – шипит себе под нос фельдшер, – грубая очаговая симптоматика, мозги – в кашу…

Не бог и не человек, перевозчик. Харон в лодке с синими маяками.

– Господи! Мама, молись! – Кукольная безжизненно повисшая голова блюет в заранее подготовленный пакет.

Тонкие холодные пальцы полутрупа сильно сжимают мою руку. Страшно. Нет, это просто психомоторное возбуждение, сопор. Выдираю кисть из захвата, резиновая перчатка остается в судорожно сжатом кулаке.

Сосудистый центр подтверждает инсульт, больную отправляют на тромболизис. Конец смены. Мы встречаем на крыльце приемника загорающийся рассвет.

– Как она?

– Довезли, – невпопад отвечает Рафик.

На последнем этаже ярко освещены окна.

– Там реанимация?

– Без понятия, никогда не был, – он явно чем-то раздражен.

– Она выживет?

– Об этом ты уже вряд ли узнаешь.

Цыпленки хочут жить

Согласно этикету красной зоны, если кто-то неприлично долго вглядывается в твое лицо, он усиленно пытается тебя узнать. Следует так же пристально смотреть на него в ответ до тех пор, пока один из вас не скажет «А, и ты здесь» или же молча развернется и уйдет своей дорогой.

Диалоги скорой помощи

У индивидуальной маски, кроме непосредственного назначения и массы неудобств, есть неочевидно важное преимущество – она скрывает ровно половину ваших эмоций. Можно беззвучно смеяться над мнительным пациентом. Можно замирать с гримасой ужаса, пока руки привычно и независимо делают неуловимое жизнеутверждающее «что-то». Но мы-то знаем, что уже давно научились поверх лица наклеивать непробиваемую физиономию – уверенную в себе и, кроме себя, никому не доверяющую. Не позволяющую себе тени улыбки и повода для паники. А если верхняя половина лица изолирована низко надвинутым на лоб капюшоном биологической