Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

— Еще и крошки не проглотил, а уже только и думаешь, как бы скорее задрыхнуть!

Муж развалился на неразобранной постели и вытянул ноги.

— Я сегодня устал как собака!

Расстилая скатерть, она заметила:

— Утром, только ты вышел из дому, как началось: бум-бум, бум-бум. Словно они там взбесились. И все громче, громче — я чуть с ума не сошла.

Свернув кусок лаваша трубочкой, он обмакнул его в дуг и отправил в рот.

— Пошла бы хоть взглянула, черт возьми, что у них там делается.

— Сегодня у меня было дел по горло — в комнатах черт-те что, как в конюшне.

Муж накрошил хлеба в дуг, размешал и проглотил одну за другой несколько ложек. Внимание обоих было приковано к продолжавшим сотрясать тишину ударам: бум-бум — будто топором или киркой бьют по обломкам стены.

— Вроде как по железу колотят.

— Я же тебе говорила…

Недовольство мужа сменилось замешательством. Он подошел к окну, выглянул во двор. Взгляд его упал на соседа, который направлялся к уборной с кувшином в руке.

— Маш Азизолла, что это у нас сегодня за шум?

Человек казался каким-то сгорбленным, подавленным. На мгновение он остановился:

— Да ничего особенного. Как говорят, шуму много, толку мало. Ибрагим-хан изволит кондиционер устанавливать!

Мужчина заскрежетал зубами:

— Ну и фокусники! То телевизор, то теперь кондиционер.

— Да ведь никто им ничего не говорит. И чем им плохо в зирзамине[23]? Там ведь и без кондиционера прохладно!

Он выдавил из себя улыбку:

— Да, ты прав. Что называется, без штанов, а в шляпе.

Маш Азизолла двинулся к уборной, ворча:

— Все им новенькое, новенькое подавай!

Вернувшись к столу, муж принялся за еду:

— Теперь тебе понятно? Ибрагим-хан, видите ли, изволит устанавливать кондиционер!

Жена вздрогнула, и ее рука замерла в воздухе.

— Боже мой, вместо этого лучше бы купили детям пару ботинок!

Муж потянулся за сигаретами:

— И какого черта им взбрело в голову дырявить эту глиняную хибару ради кондиционера? Ведь у них всего одна комната, да и та вот-вот рухнет.

Он снял с кровати подушку и облокотился на нее. Затем затянулся сигаретой и прикрыл глаза. Теперь он считал удары. Два-три первых удара были похожи на стук кирки или топора по стене или по земляному полу… Потом раздался скрежет, как будто по железу провели концом молотка.

Муж сквозь зубы процедил:

— Вот тебе и послеобеденный сон!

Лег на кровать, повернулся на бок и плотно прижался ухом к подушке.

С кухни заглянула жена, и он заворчал:

— Прости меня, боже, сознаюсь в грехах своих! Они все стучат, — и отшвырнул газету в сторону.

Жена нахмурилась:

— Я уже с утра здесь на стенку лезу.

Он простонал:

— Что же это такое, наконец? Они же ни с кем не считаются! И после обеда, и вечером покоя нет. — Он ослабил узел галстука: — Сейчас пойду и скажу им все, что я о них думаю. Нищие из нищих, а ведут себя так, будто все вокруг им принадлежит!

Мужчина открыл дверь и вышел в переулок. Там звуки ударов разносились еще громче. Несколько соседей без дела слонялись возле дома.

— Эй, кто скажет, что там за шум у Ибрагим-хана?

— Да мы с самого утра не знаем, куда от этого грохота спрятаться! Может быть, они хоть тебя послушают.

Мужчина решительно нажал кнопку звонка.

Марьям-ханум ожидала этого звонка с раннего утра. Набросив чадру, она слонялась из коридора в кухню и обратно. В конце концов терпение соседей должно было лопнуть… Она открыла дверь.

При виде сморщенного, усталого лица женщины весь запал его мигом исчез.

В коридоре грохот был просто невыносимым.

— Пожалуйста, входите, будьте как дома!

И она закрыла за ним дверь на глазах изумленных соседей.

Она стала уже беспокоиться, когда муж наконец вернулся, потный и усталый. В одной руке у него был галстук, через другую перекинут пиджак. Выглядел он совершенно разбитым. Швырнув галстук и пиджак, муж одним прыжком выскочил во двор и подставил голову под кран у бассейна. Вода сильной струей хлынула ему на затылок и лицо. Наконец он распрямился и встряхнулся, как кошка, вылезшая из воды. Брызги полетели во все стороны, на стены и дверь.

— Ну, как там?.. Что это с тобой стряслось?

Мужчина продолжал молчать. Он прошел в комнату и прямо в брюках растянулся на ковре.

Стук, этот проклятый стук, похожий то на удары топора о стену, то на удары молотка по железу, становился все глуше и глуше и, затихая, как бы растворялся в воздухе.

Теперь уже забеспокоилась жена. Она нервно бродила по комнате и в конце концов остановилась подле мужа:

— Что они тебе сказали?..

Она увидела, как его глаза блеснули в темноте.

— Ибрагим-хан…

Она подошла ближе:

— Спаси нас бог, что с ним случилось?

Отведя жену Ибрагим-хана в сторону, он спросил:

— Что произошло, вчера же он был в порядке?

В ее глазах он увидел боль и слезы:

— Не знаю, Ага Маджид, не знаю, что и сказать…

Подойдя к окну, он через стекло разглядел Ибрагим-хана.

— Говоришь, с утра и до сих пор…

Женщина заплакала:

— Вчера его уволили с завода холодильников.

Мужчина остолбенел:

— Он же был хорошим мастером.

Женщина разрыдалась:

— Не знаю, Ага Маджид, не знаю…

Он потихоньку заглянул в комнату:

— Уста-Ибрагим, уста-Ибрагим!..

Ибрагим-хан сидел перед листом железа с молотком в руке. Было видно, что он уже выдохся. Подняв голову, он уставился на Ага Маджида невидящим взглядом. Потом тихо засмеялся:

— Ха-ха… ха-ха… Хочу холодильник сделать… большой холодильник!

Стук больше не доносился. Вокруг была темная душная ночь. Мужчина с раздражением потушил сигарету о порог.

Перевод Н. Козырева.

КОНЧИНА

Дед умер через несколько дней после того, как Гелин Баджи ушла к тетушке Азиз. Он давно страдал одышкой, сердечными приступами и кашлял так, будто внутри у него что-то взрывалось. После двух-трех затяжек терьяком деду, однако, неизменно становилось лучше, и он приходил в хорошее расположение духа.

Все произошло в зирзамине во время полуденной молитвы. Около двенадцати дед, как обычно, выкурил в чайхане свою порцию терьяка и поспешил к обеду. За обедом он выпил целый кувшин дуга и только протянул руку к серке шире[24], как тетушка Азиз заметила:

— Кто же пьет серке шире после дуга?

Отец смерил тетушку презрительным взглядом, а дед одним махом опорожнил миску и вдобавок отправил в рот несколько здоровенных кусков куфте по-тавризски[25], после чего отвратительно рыгнул.

Пообедав,