Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

— Уважаемый господин остандар! Для ваших братьев-единоверцев было бы большой честью, если бы вы, да продлит господь дни ваши, легли на этот камень и тем самым торжественно открыли наш новый морг.

Остандар побледнел. На лбу у него выступила испарина, на губах застыло подобие улыбки. У фармандара невольно затряслись коленки, а председатель муниципалитета, который до сих пор старался не отходить от остандара, на всякий случай стал незаметно отступать назад и вскоре затерялся в толпе.

Набившиеся в морг гости встретили предложение ахунда бурными аплодисментами и криками «ура». Оставшиеся на улице, не разобрав, в чем дело, тоже завопили «ура» и зааплодировали. Всеобщее ликование передалось оркестрантам из богадельни, которым, видать, надоели жалобные напевы, и они снова дружно грянули «Баба Кярам» — благо день-то был праздничный. Остандар стоял в полнейшей растерянности.

— Конечно, для меня, бесспорно, огромная честь, — сделав шаг вперед и продолжая натянуто улыбаться, наконец заговорил он, — в столь торжественный день удостоиться столь высокого доверия (бурные аплодисменты, возгласы: «Да здравствует остандар!»), и, если бы этот морг открывался в центре моего остана, я, не задумываясь, с удовольствием разделся бы и лег на этот священный камень, дабы меня обмыли седром и умастили камфарой (восторженные возгласы: «Браво, браво!»), но я никогда не был и не буду эгоистом и всегда считал и считаю, что народную признательность может снискать лишь тот, кто ее заслуживает, и сейчас я с большим удовольствием предоставлю это почетное право господину фармандару, поскольку именно ему принадлежит инициатива создания нового морга.

(Толпа, ликуя, скандирует: «Пусть ля-жет фар-ман-дар!.. Фар-ман-дар пусть ля-жет!..»)

Фармандар побледнел и стал поистине похож на покойника. Острый взгляд и решительный тон остандара лишали его всякой надежды на отказ или какие-то отговорки. Дрожа всем телом, он с трудом сделал несколько шагов вперед. Остандар взял его за руку и сам подвел к большому камню посреди зала.

— Я… я… о… очень ра… рад, что мо… могу… при… принять… уча… участие в э… этом ва… важном на… народном ме… ме… мероприятии, — жалобно залепетал фармандар.

Не дав ему возможности опомниться, остандар быстро стянул с него пиджак. Толпа неистовствовала. Кто кричал, кто бурно аплодировал, а кто, угодничая перед губернатором, кинулся раздевать фармандара. Его не было видно за спинами, слышались только жалостные вопли:

— Ваше превосходительство, господин остандар! Прошу вас, разрешите оставить подштанники!

Остандар махнул рукой — мол, довольно, хватит, дальше раздевать не надо. В одно мгновение фармандара подняли на руки и уложили на камень. Остандар, поняв, что для него опасность миновала, был вне себя от радости.

Городской обмывальщик трупов, после долгих лет работы на берегу арыка под открытым небом оказавшийся наконец в нормальной покойницкой, снабженной, как подчеркнул главный инженер, горячей и холодной водой, имея под рукой прекрасную стерильную вату, а также седр и камфару в специальной расфасовке, не спешил, растягивая удовольствие. Он окинул оценивающим взглядом тело фармандара и что-то прошептал. Присутствующие начали славить аллаха. Когда на фармандара был вылит первый кувшин воды, он вздрогнул и бросил свирепый взгляд на главного инженера, полчаса назад доложившего, что к моргу подведена горячая вода. Потом покорно закрыл глаза и полностью отдал себя в распоряжение обмывальщика, который, дорвавшись до любимого дела, в благоговейной тишине начал демонстрировать свое искусство. Зрители восторгались его умением, возносили хвалу смелости и самоотверженности фармандара.

Наконец остандар, знаком дав понять, что обряд закончен, приблизился к фармандару, продолжавшему спокойно лежать на камне, и положил ему руку на плечо.

— Браво! Это было бесподобно! Ты оправдал наши надежды. Мы гордимся тобой.

Фармандар и бровью не повел.

Снаружи доносились ликующие крики, оркестр играл что-то бравурное. Губернатор подозвал обмывальщика. Тот обеспокоенно нагнулся над фармандаром и растерянно выпрямился…

Казалось, что прошла уже тысяча лет, с тех пор как не стало фармандара. Тело его было холодным как лед, лицо вытянулось… Несколько человек кинулись предупредить оркестрантов, что нужно спешно перейти на траурный марш.

Воцарилась зловещая тишина. Все затаили дыхание. Наконец губернатор, вынув из нагрудного кармашка платок и вытирая навернувшиеся слезы, грустно обратился к толпе:

— Сегодня мы потеряли одного из самых отважных своих сыновей, одного из благороднейших… (Дружные всхлипывания.) Он доказал… Для своего города, для земли своих предков, для своей страны он не пожалел даже жизни… Жертвуя собой, он придал одному из важнейших мероприятий торжественность, которая не изгладится из памяти потомков. Вечная слава его благородной душе…

Слезы не дали ему возможности договорить. Он прикрыл лицо рукой. Кто-то крикнул: «Да здравствует фармандар!» Все хором повторили: «Да здравствует!..»

А потом покойника обмыли еще раз — обычным способом — и, идя навстречу пожеланиям представителей Джалагана, просивших, чтобы их верный, самоотверженный фармандар навсегда остался с ними, положили его на погребальные носилки и двинулись к воротам кладбища. Встречные в знак уважения снимали шапки, а оркестр играл траурные мелодии.

Тело опустили в могилу. Могильщик склонился над покойником и стал нашептывать ему на ухо молитву.

А жители Джалагана наконец-то получили возможность без помех осмотреть новый морг.

Перевод Дж. Дорри.

СТУК МОЛОТКА

Он перешагнул через порог и вошел в дом.

— Кажется, у Ибрагим-хана что-то строят?..

Она прислушалась:

— Вряд ли, у них такая хибара, что там и строить-то нечего.

Пальцем он стряхнул со лба капли пота на кирпичный пол коридора.

— И о чем ты только думаешь, жена? Очнись! Это же киркой стучат… И еще топором. Они там что-то ломают!

Равнодушно, словно нехотя, женщина повернулась и вышла в кухню. Там она бросила шарик льда в большую миску, наполненную огуречным дугом, помешала его пальцем и пошла собирать на стол.

Муж сбросил на кровать раскисший от жары пиджак, не спеша расстегнул ремень на брюках. Все его внимание было приковано к доносившимся звукам ударов: вроде топором что-то рубят, а может, киркой или молотком. Впечатление было такое, что где-то рядом то ли ломают глиняную стену, то ли долбят пол. Шум ударов гулко отдавался в ушах. Медленно стягивая брюки, он вновь прислушался:

— Не хватало еще, чтобы они там кузницу открыли! Будто по железу колотят. — И, не дождавшись ответа, спросил: — Разве у Ибрагим-хана железная крыша?

Жена крикнула из кухни:

— Какая там еще в задницу железная крыша!

Двумя пальцами он взял свои носки, вложил один в другой и бросил в угол:

— Где дети?

Она не слышала или не хотела отвечать, и он прекратил дальнейшие расспросы.

— Нет, сегодня нам от этого грохота не уснуть!

Жена вернулась из кухни со скатертью под мышкой и