Золотой воскресник - Марина Львовна Москвина

– У наших соседей под Тулузой на участке вырос африканский баобаб, – рассказывает моя одноклассница Ленка Книжникова, она живет во Франции, – им семечко кто-то принес, они и посадили, так он за пару лет так вымахал, что чуть им весь дом не развалил. Бригаду лесорубов пришлось вызывать на борьбу с этим баобабом, пилили, рубили, спускали на землю ствол – по частям. Один баобаб устроил целую экологическую катастрофу!

* * *

У нас есть приятель – художник Николай Козлов. Однажды он стоял с кем-то на бульваре – разговаривал, разговаривал, в конце концов взял и упал навзничь, “чтобы у всех от этой тусклой беседы, – как он объяснил потом, – осталось хоть какое-то интересное воспоминание…”.

* * *

Как-то Коля Козлов создал инсталляцию из железа Ferrum в виде огромных букв и выставил их в галерее у Александра Якута. Через некоторое время Якут решил расширить выставочное пространство и перенес Колины скульптуры в растущую новостройку.

Коля:

– Где они? Где?..

– Да там…

Коля начал исследовать этот вопрос. Он долго искал и обнаружил, что в новом помещении его скульптуры строители замуровали в стены – для прочности.

* * *

Ищу носки в куче белья – не могу найти парные.

– Тогда надевай кардинально разные, – посоветовала художница Маша Константинова, – ни в коем случае не допускай того, чтобы один немного отличался от другого.

* * *

В арт-клубе “МуХа” в конце 90-х годов Лёня Тишков устроил художнице Маше Константиновой выставку. На вернисаж пришел корреспондент из “Экспресс-газеты”. Лёня ему рассказывает:

– У Маши был кот Иосиф. Он служил в Белой гвардии, вот его китель. Но случилась революция, и он стал служить в Красной армии, вот его шинель. Потом его арестовали как бывшего белого офицера, он прошел ГУЛАГ, вот его ватник с номером. В старости у него случился рак мозга, операция на Каширке, это его фотография с забинтованной головой. Теперь он умер, вот такая история.

Корреспондент молча спустился в ресторан, хлопнул рюмку, потом подходит снова и спрашивает:

– Скажите, пожалуйста, вот я не понял, как это… кот – и гусар???

* * *

– Знаешь, как тебя называют за глаза? – спросил Чижиков. – Шпаро[3] русской литературы!

* * *

– Я остановился у Стацинского в Париже, – говорил Женя Монин. – В бараке, где он жил, в потолке была дырка, виднелось небо. Утром мы шли на базар, покупали устриц, на помойке находили приличную дыню, завтракали, и я предлагал:

– Ну, пойдем в Лувр или хотя бы в Тюильри.

А он отвечал:

– Чуть попозже.

И до вечера мне рассказывал о своих успехах у женщин.

Так мы с ним прожили полтора месяца.

* * *

Татьяна Бек – мне и Дине Рубиной:

– У меня был знакомый по фамилии Однопозов. И его все дразнили Однозопов.

Пауза.

– Ну, – спрашивает меня Дина, – и как мы это будем делить?

– Пополам! – предложила Таня.

* * *

К нам в Уваровку на станционную площадь приехал грузовик – мед продавать.

Лёня рассказывает:

– В кузове встала баба, открыла бидон. Подходит семья – дочь великовозрастная, мужик и мать. Мы с ними стоим, думаем: что за мед, покупать, не покупать? Думали, думали, мать говорит: “А можно попробовать?” Та: “Подставляй ладонь”. Она подставила – лодочкой, и ей прямо в руку налили мед. Она давай лизать. “Ну что?” – спрашивает муж. “Не знаю…” – “Дай-ка мне!” – тут он стал лизать. Дочь: “А мне?” Все трое они стояли лизали ладонь матери – площадь, пыль, поезда. Если бы я спросил: “Ну как?” – мне тоже бы дали попробовать. Осталось к ним присоединиться! Короче, я ушел. Так и не знаю, как они выпутались из этого меда – ни платка, ни салфетки. Только в Уваровке такое возможно!

* * *

Серёжа для арт-клуба заказывает художнику Буркину за чьи-то большие деньги портреты знаменитых людей:

– Фрейд – он сидит в своем кабинете, и его грезы – типа фаллических. Но упаси боже, чтоб не было ничего порнографического! Теперь – сидит Гомер, рядом диктофон, он надиктовывает. А там кассеты вокруг лежат – типа, “Илиада” или “Одиссея”…

– Так, понял задачу, – ответил Буркин, – тогда – типа, Лев Толстой, типа, с газонокосилкой наперевес?

* * *

С журналисткой Жанной Переляевой пришли записывать Эфраима Севелу для радиопередачи. Он – в сером облегающем трико – вынес папку с фотографиями, усадил нас на диван и стал показывать свою фотолетопись.

– Это я на Фиджи, это я – на Войне Судного дня, это моя Машка, это мой сыночек, моя жена, здесь ей сорок один год, она родила сына! Мне жмет руку Рокфеллер. Он предоставил мне вот этот дом – тут я написал “Легенды Инвалидной улицы”. А это я сижу печальный, мне сообщили, что у меня рак и я скоро умру. Видите, какие нездешние глаза? Вот я веселый, оказалось, все это ошибка, а у меня просто воспаление легких. Тут я выступаю – в зале было много татар, и я поприветствовал их так: “Добрый день, евреи и члены их семей!” Меня пришли слушать даже члены общества “Память”! Вот я, окруженный поклонниками, раздаю автографы, вот раввин – очень мудрый человек. Я его спросил: “Почему вы не купите козу?” Он ответил: “Будут деньги на козу, будем думать про козу!”

– Эфраим, мы хотим включиться! – говорит Жанна, озираясь в поисках розетки, чтобы включить диктофон.

– Потом, – отвечает Севела. – Я, может быть, дам вам интервью о проблеме какой-нибудь актуальной. Меня же ненавидят в этой стране и будут прислушиваться к каждому слову…

* * *

В дом Ханжонкова Эфраим пробирался как партизан.

– Это же будет ужас, стоит меня им увидеть, все хлынут брать автографы!

Но когда никто не хлынул, ни один человек, он сказал:

– Темновато в зале, меня еще не разглядели, а если узнают – вот будет тарарам!

* * *

– Я ведь был сыном полка, причем меня усыновил командир полка – страшный антисемит! Он не мог произнести имя Фима и звал меня просто “юноша во цвете лет”. Я помню, как он в белой горячке говорил зеленому змию и разным анчуткам по углам – оборачивался и резко бросал: “А вас не спрашивают!” И помню, как он пел и плакал…

* * *

– Если у меня сейчас получится история, – сказал Эфраим Севела, – я вас угощу супом из пятнадцати ингредиентов с гренками под названием лапшевик и сварю кофе. Только не вздумайте ничего пересказывать! – воскликнул он. – У вас все равно не выйдет,