Золотой воскресник - Марина Львовна Москвина

если бы эта же сосулька упала с пятого этажа или с седьмого, то меня бы уже здесь не стояло…

* * *

По моей просьбе Дина Рубина, отправляясь на пару дней в Москву из Иерусалима, привезла свой свитер, связанный мною, чтобы фотограф Борис Бендиков запечатлел ее в нем – для вечности. Но Дине каждую минуту кто-то звонил, все жаждут встретиться. А Боря может только в определенный день, причем с семи до полвосьмого.

– Сделаем так, – предложила она. – Я тебе оставлю свитер, и ты сфотографируешься в нем… без головы!..

* * *

– Я дал почитать твой “Роман с Луной” знакомой стриптизерше, – сказал Бендиков. – Так даже простой стриптизерше до того понравилось, что она не хотела возвращать книгу.

* * *

Марина Князева – моя соученица по МГУ, мастер устного слова, кавалер ордена русско-французских культурных взаимоотношений:

– Ты знаешь, какой со мной в Страсбурге случился конфуз? Я же любила Гёте с детства. И вот иду по улице, и неожиданно в тумане на площади возникла фигурка с длинными развевающимися волосами, в пальто с поднятым воротником… Я подошла, а это памятник Гёте. И я разрыдалась. Я плакала и в голос причитала: “Ну вот мы с тобой и встретились, Вольфганг!”

* * *

В метро напротив Тишкова уселся толстяк в железнодорожной форме, вытащил из чемоданчика “Войну с саламандрами” Чапека, обильно проиллюстрированную Лёней, и стал читать.

– Что ж ты не сказал ему: “Это я нарисовал!”? – спросил Серёжа.

– Да как-то несолидно…

– Ну что ж ты! – говорю. – Знаешь, как ему было бы интересно?

– Ага, подумал бы: ненормальный. Хотя я ехал на Кузнецкий сдавать работы на выставку, и в папке у меня лежали большие рисунки “Войны с саламандрами”.

– Ты бы сел рядом, – сказал Серёжа, – вынул рисунки и стал рассматривать…

А Лёня:

– Вам бы только пыль в глаза пускать…

* * *

– Вгрызайся в прозу! – требовал Коваль.

* * *

– Рассказу чего-то недостает, – он говорил. – Сделай так, чтобы в твоего героя влюбились.

* * *

– Ну, Иван Михайлович, – обращался он к Ване Овчинникову, – о литературе с тобой можно говорить, только наевшись гороха.

* * *

Главный редактор журнала “Знамя”, литературный критик Сергей Чупринин, вспоминая свои первые поездки за границу, рассказал мне, как среди прочих чудес он впервые увидел йогурт. У нас еды не было такой, вот Сергей Иванович в Париже, чтобы угостить своих близких, купил сыра, колбасы и для пущей радости купил торт, причем, как оказалось впоследствии, торт-мороженое. Это обнаружилось в аэропорту, так что всю дорогу от Парижа до Москвы за ним тянулся тающий, ускользающий след…

* * *

С некоторых пор в Доме творчества “Переделкино” между рейсами на ночлег останавливаются летчики и стюардессы “Якутских авиалиний”. Иногда я прислушиваюсь к их разговорам в столовой.

– Вчера мой день рождения праздновали, – рассказывает летчик, – все пьяные, вдруг объявляют срочный рейс. Ну, нашли кого посвежее…

– …Борисыч – он всегда посадит самолет, – отзывается второй. – Хоть через зал ожидания, а посадит!

Одна стюардесса другой:

– Мне пассажир заявляет недовольно: “У вас кофе не вареный!” А я ему отвечаю: “У нас самолет просроченный! А вы – кофе не вареный!”

* * *

Официантка предложила на выбор летчикам: крылья или тефтели.

Все взяли тефтели.

* * *

На приеме в российском посольстве в Праге Сергей Чупринин сказал мне:

– Битов – прелесть. Однажды я слышал, – и обязательно об этом напишу! – как он стоял на открытии фестиваля – почетный гость, его попросили сказать несколько слов. Но выступления других людей затянулись, и он усомнился, что для него останется время. Тогда он подошел к организатору и спросил: “Скажите, пожалуйста, я буду выступать? Или нет? А то что́ я буду зря думать?”

Тут к нашему столу подошел Евгений Попов, но ему не хватило стула. И Сергей Иванович простодушно попросил меня взять от соседнего стола и пододвинуть Жене Попову стул, с которого на мгновение приподнялся Битов.

– Вы что, хотите, – говорю, – чтобы я вытащила стул из-под Андрея Георгиевича? Он сядет на пол, а мы с вами послушаем и запомним, что он скажет?

* * *

Юрий Коваль придумал Праздник белого верблюда. И попросил Асара Эппеля сочинить на эту тему шесть-восемь строк.

– Поверьте, – сказал он Асару Исаевичу, – многие мои друзья, крупнейшие поэты, уже сделали это. В антологии не хватает только вас.

– Кто именно написал?

Юра перечислил, сильно привирая.

Асар взволновался:

– Неужели и он?

Спустя несколько дней Асар принес шесть строк, как говорил Коваль, разрешивших проблему тайного смысла:

Ночью мглу пустыни Гоби,

Черную, как мрак во гробе,

Тот сумеет одолеть,

Кто рожден во тьме белеть…

Это гордая причуда —

Праздник белого верблюда…

* * *

– Кстати, когда мы познакомились, Асар был очень беден и подрабатывал натурщиком, – рассказывала мне его жена Регина. – Он был прекрасно сложен…

* * *

– Надо произносить мягко: “танцАвать”, – учила она меня в “Переделкино”.

За ужином я стала рассказывать о новом балете “Кармен” по телевизору:

– Они пели и одновременно танцевали!!!

– Вот видите, – сказала Регина, – даже вы говорите “танцЕвали”… Надо: “танцАвали”!

* * *

– А голова должна быть маленькая, – вздохнула Регина, покосившись на мой самовар.

* * *

Наш Серёжа в отрочестве полюбил сочинять древнескандинавские саги, а также старинные славянские и кельтские напевы. Сутками напролет создавал он симфонию “Ледовая пустошь” с инструментами и голосами, отпустил волосы до пояса, сшил себе старорусское одеяние, в каком ходил Садко, и уже взял у Лёни деньги, чтобы заказать гусли у одного почитаемого хранителя народных традиций.

Но дядька Василий своенравно ответил:

– Настоящий гусляр должен сам сделать себе гусли!

Чем нас крайне озадачил.

* * *

– Марин, приходи к моим щенкам! – зовет меня подруга Ленка. – Ветеринар сказала, им нужно больше общаться с интересными людьми.

* * *

Со мной в вагоне в Москву из Уваровки едет милиционер Саша.

– Понимаете, – говорит Саша, – чтобы человек вырос умным и культурным, у него должен кто-то стоять за плечами. Вон у Марины Цветаевой отец – музей открыл Пушкинский. Мать – на пианино играла, они в дочерей-то вкладывали! А был бы у них отец – семью бросил, алкоголик, мать тоже недалеко ушла? Где они были бы? Какие стихи сочиняли? А стихи – это страшная сила, – он продолжает. – Вот я иногда думаю: куда ты, насильник, зачем? С любой женщиной – я повторяю – с любой! – поговорить по-хорошему, она