Синдром неизвестности. Рассказы - Евгений Александрович Шкловский

Что говорить, неизвестность притягивала. Он встал и, стараясь не производить шума, на цыпочках подкрался к двери. Склонив голову, прислушался.

За дверью тихо.

Он осторожно нажал на ручку и приоткрыл дверь.

В коридоре по-прежнему пустынно.

Славе отчего-то сделалось грустно, настроение испортилось, словно у него отняли что-то хорошее. Оставшееся время командировки теперь казалось пресным и слишком долгим. Он откупорил еще бутылку пива, хлебнул. Ну вот, теперь и пиво, которое совсем недавно было вполне себе, стало вдруг кисловатым. Как же легко сломать человеку кайф, огорчился Слава. Даже если стук был случайным и кто-то просто ошибся дверью, все равно уже было не так, как раньше.

Он прилег на кровать и закрыл глаза. И опять померещилось – экое наваждение! – она, Лариса, чье женское обаяние Слава сейчас вдруг ощутил особенно остро. Как же он раньше-то не замечал? И взгляд у нее был, когда они обедали в кафе, такой внимательный, что ему бы сразу отреагировать, откликнуться. А он все про работу, про работу… Натурально лопухнулся. Не исключено, что Лариса как раз и ждала от него неформального, мужского отклика, даже ласковый жасминовый аромат ее духов намекал на это.

Да, неправ он был, ох неправ! А сейчас уж что?

Так пролежал он довольно долго, прислушиваясь к всяким звукам, которых в любой гостинице всегда достаточно: где-то кашляли, где-то играла музыка, где-то раздавались веселые голоса – везде какая-то жизнь.

За окном почти стемнело, а Слава все никак не мог справиться с неожиданно нахлынувшей меланхолией. И ведь прекрасно понимал, что нафантазировал невесть что, но и отключиться не мог, ожидание по-прежнему наполняло, тревожило его. Хорошо, а почему бы не позвонить Ларисе, номер-то ее мобильного у него имелся, в чем проблема?

А проблема как раз была: одно дело, когда к тебе приходят незванно-негаданно, иное – когда сам звонишь или приходишь. Совсем другой расклад и другая логика событий, иные слова и действия. На первое он был согласен, второе не то что смущало, но как-то напрягало, будто он мог нарушить некий устоявшийся за эту неделю баланс, как бы выразился доктор Крупов, психических энергий. Короче, ему и хотелось и не хотелось.

Слава буквально раздваивался, чего с ним давно не случалось, а покой, который он еще пару часов назад так сладко вкушал, – какой уж тут покой? И ведь сущая ерунда мучила: кто же там был, за дверью?

Правда, кто?

Слава корил себя: ну чуть бы порасторопней, пошустрей, тогда бы и неизвестности, которая так тяготила теперь, не было, и внутренней неопределенности, и раздерганности… Тут ни пиво не спасало, ни расслабленность. Только конкретное действие, цельное и решительное, могло сейчас вывести из этого неприятного состояния, и он почти готов был к этому действию, к каким-то словам и телодвижениям, на какие в другой ситуации, возможно, и не отважился бы.

Впрочем, было в его нынешнем довольно-таки нелепом положении и еще кое-что, что Слава тоже готов был принять как данность, причем в свою пользу.

Да, он облажался, но ведь в этом тоже была своя правда: не случайно, значит, затормозился, не помчался сразу к двери, то есть навстречу неизвестности – Ларисе (или кому?), навстречу искушению, соблазну, ну и так далее. И не покой его притормозил, не лень и истома, а настрой на одиночество, тишину и… ну как бы это выразиться… целомудрие, что ли.

Может, он бы и не возражал, однако что-то в нем отдельно воспротивилось, замедлив реакцию. И вообще все, что могло бы последовать за тем, было общим местом, банальностью, даже если и какая-то новизна в ощущениях. Встретились – разошлись… Все мимолетное, необязательное, мотыльковое. А если вдруг (это тоже допускалось) не совсем мимолетное и мотыльковое, то…

Да, что тогда? Печаль и та же внутренняя раздерганность, угрызения, томление и беспокойство… Ох уж эти праздные фантазии!

Может, потому он и застопорился, что, в сущности, не готов был к новым отношениям, в глубине души даже не хотел их, а если и хотел, то только по инерции, поддаваясь магии общего места, мужской тривиальной интенции (выражение доктора Крупова).

Озадаченный таким мощным наплывом противоречивых эмоций, Слава снова принял сидячее положение. Несколькими минутами позже он встал и, стараясь ступать неслышно, прошествовал к двери.

Манила она его, притягивала.

Когда-то в детстве точно так же притягивала, только уже совсем иным – обычным детским страхом, что кто-то может за ней таиться, коварный и опасный, поджидающий с явно недобрыми намерениями, не исключено, подбирающий отмычку. Даже тяжелое дыхание там, казалось, слышал, еще не явленный угрюмый хриплый голос.

Так и стояли по разную сторону, он с лихорадочным сердцебиением, в полуознобе и в не менее лихорадочном ожидании возвращения родителей. С их приходом душащий его ужас должен был непременно кончиться. Тот, кто там, за дверью, дышал и скребся, непременно бы убрался, сбежал, оставив лишь смутный запах табака и еще чего-то, мужского и едкого.

Сейчас же нашему герою мерещился (ну вот что?) совсем иной, нежный, томный жасминовый аромат.

Однако и тревога оставалась – будто там, по другую сторону, могло его поджидать что-то и впрямь удивительное. Какой-нибудь сюрприз. К тому же не оставляло ощущение, что ничего еще не закончилось, что стук в какой-то миг может повториться, и он с нетерпением этого мига ждал.

Так и осело в памяти: он стоит под дверью и ждет. Почти как в детстве, только совсем с другим, хотя тоже тревожным чувством. Неизвестность крепко пустила корни в его душе, вопрос так и остался вопросом. В жизни образовалось некое зияние, которое временами вдруг обнажалось, и он начинал мучительно гадать, что же это тогда было, в той командировке… Что он упустил, чего не узнал, с кем не встретился?

И это было более всего странно – что не отпускало, не давало освободиться, будто приклеившись к чему-то в душе. Он забывал, отталкивал, но потом снова возвращалось.

С тем и жил. И если кто-то стучал к нему в комнату во время следующих командировок, он вскакивал как ошпаренный и стремглав несся к двери.

Доктор Крупов так и сказал: синдром неизвестности…

Конфуз

Читатель наверняка помнит трагикомическую сцену из «Идиота» Достоевского, когда князь Мышкин, рыцарь бедный, так боявшийся что-нибудь уронить или разбить, действительно роняет и разбивает большую дорогую вазу в доме у Епанчиных.

Ситуация в нашей истории немного похожа на нее, потому что герой, впервые приглашенный