Как я выступала в опере - Екатерина Поспелова

какое святое место они идут. Рассказал и про встречу двух основоположников в ресторане «Славянский базар», и про их планы – открыть художественный театр со своими задачами и целями, не похожий ни на какой другой. Объяснил даже малышу значение слова «каботинка»! Потом поведал о расколе в театре, приплел Булгакова, а главное, призывал Васю вовсю слушать, как эти великолепные люди разговаривают, как артикулируют, какая у них изумительная артистичная речь.

Петя, честно говоря, совсем не верил в то, что Вася способен чем бы то ни было проникнуться, увлечься – и вообще хорошо себя вести. Вася был то, что называется «термоядерный ребенок». На моей премьере, например, он не захотел заходить в школу, лег в самую глубокую лужу во дворе и, оря, бил ногами по воде; потом прямо из зрительного зала подавал реплики в голос, затем где-то зарыдал – драматургически по делу, но избыточно громко и не в меру басовито. Кроме того, он мог порушить и свернуть на пол все, что только плохо стояло или лежало, засовывал пальцы в кипяток, ножницы в розетку, залезал весь в холодильник, вынув полки с продуктами, падал навзничь с качелей, ел грязь и песок, – в общем, кажется, сейчас это называется красивым словом «гиперактивность».

Но к языку, к «слову», был невероятно чувствителен. Например, у нас существует в семье предание, как Вася, влекомый моей мамой «по магазинам», ковыряет в носу свободной от бабушки рукой, открыто и с надеждой улыбается прохожим, и гундит монотонно: «Бессонница, Гомер, тугие паруса…», а встреченный по пути дядька с признаками интеллигентности ошарашенно останавливается и говорит вслед: «Я, кажется, ослышался?»

Ну вот, пришли они с отцом в изумительное, богемное, репетиционное пространство на четвертом этаже МХАТа. Большой деревянный стол, стулья, расставленные не просто так, а в определенном ритме, поодаль – черный рояль, за которым Петя попробовал что-то поиграть и попеть со всеми этими чрезвычайно мило улыбающимися гениальными актерами. Потом все читали роли, обсуждали, возбуждались, смеялись, называли Петю Петром Глебычем, попивали водичку из бутылочек, шуршали листками, отперхивались, а Петя писал себе в блокнот свои замечания про то, что Лаврова – от ля до ре, а Невинный – от фа до ми-бемоля.

При этом Петя не мог поверить, что термоядерный Вася уже полтора часа молчит, как полдень в зените, и тихо сияет голубыми глазами на окружающих актеров, и в особенности – на Татьяну Лаврову…

…но, с другой стороны, – это ж естественно: красота, харизма, обаяние! Целое поколение после «Девяти дней одного года» подражало ей и стриглось под нее!

…Но Вася так еще молод! Как он мог уже это оценить и вобрать?!

Наконец репетиция закончилась, все необыкновенно ласково и поддерживающе простились с Петей и со мной, подержали в руках Васину теплую лапку – и мы вошли в лифт.

Створки закрылись, мы с Петей переглянулись, брат вытер пот платком и спросил у сына:

– Васенька, ну как, тебе понравилось во МХАТе?

– Пппапппа! – выдохнул, наконец, с восторгом Вася, словно пробку вынули.

Тетя сказала: «ТВОЮ МАТЬ!»

Письма из лагеря

Как-то летом лучшая подруга моей мамы тетя Наташа К. отправила свою дочку Сашку, лет одиннадцати, в пионерлагерь.

Сашка вообще была очень начитанная, а тут еще, перед самым отъездом, зачитала до дыр «Архипелаг ГУЛАГ».

Вот проходит неделя, и Сашка присылает маме письмо:

«Дорогая мамочка, не могу выразить – до чего это мерзкое место. У нас тут шмон. Вертухайки-вожатые отнимают родительскую пайку, приходится ныкать под нарами. Режим зверский – после отбоя читать не дают. Свободы слова никакой, кто скажет что-то не то – репрессируют, всем надо петь их мерзкие советские песни. Одни пионеры работают шестерками на других, иные – доносят, другие – просто ссученные», – ну и т. д.

Ну, тетя Наташа посмеялась, смотрит, а в конверт вложена еще одна записка, написанная взрослым почерком:

«Дорогая Наталья Пантелеймоновна! Вы, наверное, и сами знаете, что у вас очень живой, умный и восприимчивый ребенок. У Сашеньки живая фантазия, которая просто бьет ключем. Мы с юмором восприняли ее письмо, и Вы, надеемся, тоже. Вожатая Такая-то и воспитательница Сякая-то».

Еще через пару дней приходит следующее письмо от Сашки.

«Дорогая мамочка. Я закончила Плутарха, начинаю Вергилия. Хочется еще Апулея почитать, но его нет в биб-ке. Все хорошо, не мерзну, здорова, появились подружки», и пр.

Тетя Наташа смотрит – опять вторая записка приложена.

Ну, думает, это уж слишком, что ж такое?

Но второе послание тоже было от Сашки, такого содержания:

«Неуважаемые вожатые и воспитательницы! Довожу до вашего сведения, что распечатывать чужие посылки и перлюстрировать постороннюю переписку – возмутительно, безнравственно и отвратительно. Вы ГОВНО».

Тетя Наташа очень смеялась, всем читала и говорила: «Вот, грамотный ребенок, пишет говно через „О“! Правильно – проверяется же гОвна?»

Про любовь

Пошла я к соседке за солью.

Войдя (открыл муж), услышала обрывок разговора, в котором она называла его «ушлепочный мудила».

Я бестактно вмешалась и сказала, что так называть мужа нельзя.

– А как его называть, – спросила соседка, – если он ушле…

– Не важно. Ты должна его всегда называть «царь моей души».

– Кааак?!

– Царь моей души, и никак иначе, – твердо сказала я, взяла пакет с солью и пошла отсыпать. Возвращая позднее пакет, я услышала обрывок разговора.

– Ну и шуруй отсюда! – говорила мужу соседка. Потом увидела меня и добавила: – Царь моей души!

Памяти Ирочки Пурыжинской

Ирочке Пурыжинской, моей обожаемой в юности подруге, сегодня исполнилось бы пятьдесят. Но ее уже пять лет как нет с нами. Это какая-то душу выворачивающая несправедливость, ибо такого жизнелюбивого и вбирающего жизнь каждой клеткой человека – невозможно представить.

Печаль ужасная – осознавать, что нет ее.

Хотя, как вспомнишь ее, невольно рот расплывается улыбкой, и мир как будто просветляется ретроспективно.

Мы учились вместе в Мерзляковке и четыре года, с четырнадцати до восемнадцати лет, были почти неразлучны. Когда я вспоминаю себя за партой училища, у Блюма ли на сольфеджио, у Фраенова на анализе или на экзаменах, у меня теплеет правое или левое плечо – она всегда сидела рядом, в своем чудесном песочного цвета свитерке или в таком же голубом, с косой до попы и с буйными непослушными завитушками на шее.

Обучалась она с таким же азартом, как хохотала. Внимательная, собранная,