Синдром неизвестности. Рассказы - Евгений Александрович Шкловский

– У нас будет ребенок.

Голуби

Наконец-то догадался: они меня не видят. Реально не видят, просто поразительно! Других видят и облетают на приличном расстоянии, а мне приходится отшатываться, пригибаться, испуганно вскидывать руку…

Да, я пугаюсь, вздрагиваю, если вдруг какой-нибудь поблизости неожиданно вспорхнет с тротуара, с проводов или еще откуда-то. Дальше все будет как обычно: он спикирует прямо на меня.

Поначалу казалось – случайность. И что так резко срываются, и что так заполошно несутся, едва не задевая крылом лицо или плечо. Однако по прошествии некоторого времени сомнения рассеялись: не так все просто. Не далее как пару дней назад сизокрылый едва не врезался в меня, было бы худо, если б не удалось вовремя отклониться. А ведь сила удара при столкновении, вероятно, не так уж мала.

Я ловлю себя на том, что невольно приседаю или наклоняюсь, стоит птице устремиться в моем направлении. Да, мне стыдно (представляю себя со стороны), но ничего не могу с собой поделать – инстинкт самосохранения. Даже одного раза достаточно, чтобы надолго вывести из равновесия. А повторяется почти каждый день. Голубей в городе полно, особенно возле помоек или в сквериках, где они кормятся. Эти трогательные сценки с сердобольными старушками в окружении гулящих сизарей, азартно клюющих разбросанные хлебные крошки, выводят меня из себя. Приходится искать обходные пути, чтобы ненароком не спугнуть. Взлетающая врассыпную стая – реальная угроза для меня, хочется присесть на корточки и заслониться руками.

Жена говорит: бзик, просто я стал слишком нервным. Тут не поспоришь: конечно, бзик. Наверно, и нервишки гуляют. Но ведь это ничего не меняет. Если бояться голубей, то жизнь точно медом не покажется. Страхи навязчивы, от них трудно избавляться. Одни страхи мучают в детстве, другие в зрелости, третьи в преклонном возрасте. Одни приходят на смену другим или вырастают из них, пойди разберись. С ними надо работать, чтобы не увязнуть или, еще хуже, по-настоящему не заболеть. Работать – в смысле пытаться осознать, откуда что берется и какими последствиями чревато.

Да страх ли это? Если в вас летит камень, вы невольно попытаетесь уклониться. Здесь аналогично.

Неприятно, конечно. С годами многое в нас меняется: одни чувства становятся острее, другие, наоборот, слабнут. И нервы, увы, крепче не становятся. Невольно замечаешь, что даже привычные вещи воспринимаются иначе и реагируешь на них по-другому. И c людьми так же.

Один мой хороший приятель, с юности занимавшийся йогой, обычно спокойный, как слон, признался, что окружающие начали сильно раздражать. Даже самые близкие. На улице или в транспорте люди постоянно встают на пути, теснятся, толкаются, слишком громко разговаривают между собой или по мобильному, ну и так далее. Он пытается абстрагироваться, не обращать внимания, но ничего не может с собой поделать. Он злится не столько даже на них, сколько на себя, на свое раздражение, но, получается, что и на них – вроде как его провоцируют.

Наверно, со мной нечто похожее.

Подростком я стрелял по ним из рогатки. Не в тех, белоснежных, которые жили в специально построенной для них голубятне посреди двора и, бывало, кружили над ним, когда живший в соседнем доме хозяин выпускал их на волю. Другое дело – сизари, обычно те гужевались на крыше трансформаторной будки прямо напротив нашего балкона, откуда в них было удобно целиться. Правда, попасть так ни разу и не удалось, родители заметили мои неблаговидные развлечения и рогатку отобрали. А если ты угодишь в кого-нибудь из людей? А если в ребенка? А если в глаз?..

Тогда меня это, впрочем, не слишком расстроило. Стрелять из пневматической винтовки в тире было куда увлекательней, хотя именно живность пробуждала какой-то атавистический охотничий азарт, чего в тире явно не хватало. Наверно, если бы мне хоть раз удалось поразить цель и увидеть последствия, я бы одумался. А так прошло мимо и забылось и только теперь вот вдруг вспомнилось. Неужели бумеранг из тех давно канувших времен? Нашли-таки злодея (хорошая, кстати, была рогатка, с ошкуренной наждачной бумагой рукояткой, влитую ложившейся в ладонь, из какого-то крепкого дерева, любо-дорого!).

Все в мире связано, карма и все такое… Да ладно, убеждал я сам себя, не было во мне тогда никакой кровожадности, а если на то пошло, то голуби разносят всякую заразу, да и что взять с несмышленыша?

Раньше лежащий или сидящий на асфальте человек сразу вызывал обеспокоенность: может, плохо ему, помощь требуется… Подходил. Даже если понятно, что пьяный. Все равно ведь человек. Не до дома довести, так хотя бы помочь подняться. Нельзя сказать, что всегда успешно. И, честно говоря, малоприятно: грязь, запах… Но иной раз случалось. И потом на душе как-то светлей: вроде доброе дело сделал. Сейчас я даже не оборачиваюсь. Может, просто отдыхает. Бомж или кто. А если что не так, полиция разберется. Правда, осадок остается: а вдруг действительно беда? С этим, впрочем, научился справляться, да и забывается быстро.

Нет, Хичхок ни при чем. Хотя признаем: все летающее несет в себе угрозу. Кружащий в вышине ястреб или орел, готовый камнем упасть на свою жертву, – разве не опасность? Но ястреб или орел не похожи на голубей. Острые длинные загнутые когти, мощный клюв… Даже ворона – и та, если проявит агрессивность, легко вызовет панику. Природа далека от той благостности, какую нам бы хотелось видеть в ней.

Помню, как отец однажды вернулся с прогулки бледный, подавленный: оказывается, во дворе на него наскакивала и каркала ворона. Ему даже пришлось подобрать камень и бросить в нее, чтоб отстала. Но и это ее не очень испугало. Дурное предзнаменование, сказал отец, хотя вроде не отличался особой мнительностью. В тот год он сильно сдал, мысли о смерти нередко посещали. А несколько месяцев спустя после того случая с вороной он умер.

Да если бы напала воробьиная стая или, скажем, дрозды, снегири, чайки – разве это не стало бы чем-то экстремальным, не испугало бы хоть кого? И голуби, несмотря на их миролюбие и безобидность, увы, не исключение.

А еще моя подростковая любовь к всяким чердакам. Почему-то нравилось шариться по пыльным сумеречным пространствам, которые в то время не закрывались на замки. Осторожно отворить скрипучую облезлую дверь, шагнуть внутрь, взметнув тучу слежавшейся сухой пыли, и тут же услышать вблизи встревоженное гульканье.

Там, в таинственных глубинах затхлых сумерек, близ чердачных окон, слабо пропускавших дневной