Мой телефон 03 - Мария Ким

Вышел ежик из тумана

Забота о близких или о мире – это просто анестезия для собственной боли.

Разговор в больничной палате

Остаток поля заволокло желтым густым туманом. Глинистая жидкая грязь проползала под обувь и одежду, забивалась под ногти, засасывала на каждом рывке, от очередной неудачи тоскливо протягивая вслед тягучие бурые пальцы. Взрывов больше не было, выстрелов тоже, только в стороне еле слышно стонали. Желтоватый туман отчетливо тянул хлористым. Легкие болели, голова болела, хотелось пить. Мы ползли. В памяти существовали только грязь, свежий металлолом и химозный туман. Иногда попадались тела. Расчлененные, истекшие кровью, относительно целые. Окоченевшие и холодные, чуть теплые. Некоторые еще стонали. Челюсть свело судорогой. В завесе тумана проступили очертания очередной железной конструкции. Четыре металлических столба параллельно друг другу, ржавая сетка, переборки. Кровать. Больничная кровать с белыми чистыми простынями. Ни единого пятнышка. На постели лежит Валек. Две руки, две ноги, блестящая лысина.

– Внимание! – тонким веселым голосом объявляет Валек. – Считалочка про ежика. Вышел ежик из тумана…

Я кричу.

* * *

Я открыла глаза. Ничего не изменилось. Темнота осталась темнотой, тонкая куртка – курткой, внутренности уазика – промерзшими и тесными. И опять Валек. Согласно юнговским законам, он уже давно сгинул в подсознании вместе с целым пластом неприятных воспоминаний и периодически прорывался оттуда в кошмары. Всегда без повода. А может, сейчас повод и был. На «буханке»-развалюхе мы с утра катались по трассам, полям и дачным массивам и, кажется, только и делали, что подбирали тела, как будто по колхозам прошла война. Я осторожно разогнула спину, пошевелила конечностями. Спина болела, руки замерзли, ног не было. Хотелось пить.

– Варя, у нас есть вода? – для убедительности я постучала по переборке.

– Для инъекций! – ответили спереди резко и звонко.

Дистиллированную воду пить пока не хотелось – на вкус хуже болотной. Я закусила язык и принялась ждать, пока рот наполнится слюной. Вода. Я наклонилась над сумкой с растворами. Луч фонаря скользнул по пластиковым бутылкам.

– Я, конечно, ни на что не намекаю, – я снова постучала по переборке, – но физраствор у нас замерз. Как насчет отопления?

– Бензин экономим, – жестко ответил другой голос, низкий и пробивной. – До ближней заправки.

Как до ближнего магазина.

– Замерзну ведь! – я вложила в голос как можно больше угрозы.

– У нас тут пожар недалеко. Выйди да погрейся! – опять высокий и звонкий.

Я посмотрела в окно. Сквозь махровые хлопья метели пробивалось зарево. В другой стороне огня не было, только снег. И темнота. Очередной порыв ветра тряхнул уазик и забросил в щель горсть колючего снега. Я оттолкнула сумку с растворами поближе к печке – когда-нибудь ее да включат, – а дыру под дверью закрыла сумкой с акушерским набором, замерзнуть там, кажется, было нечему. Спина болела. От такой постели заболит. Я с сожалением посмотрела на носилки. Носилки занимала бесформенная черная масса. Она храпела и воняла перегаром.

– Михалыч, эй! – я деликатно пнула массу под предполагаемое ребро носком ботинка. – Не замерз?

– Бу-бу-бу… – поделился своими соображениями Михалыч. – Ы-ы-ы…

На Михалыче была фуфайка, кажется, довольно теплая. Забрать, что ли. Я снова толкнула переборку.

– Так и будем стоять? Там еще не скоро догорит!

– Мы не МЧС, – наставительно произнесла Варя, – в очаг лезть не имеем права.

– Что-то тебя это в прошлый раз не остановило, – проворчали с водительского места.

– Пожар без пожарных – жалкое зрелище. Пойду покурю.

– Цигарку твою сдует. Вместе с тобой.

Никого больше не слушая, я рывком распахнула дверь. Ветер услужливо подхватил лист металла и шарахнул о корпус машины. Вокруг мгновенно завертелось и взвыло, ботинки набились снегом по самые носки. Я слепо шагнула в сторону, протянула руку и нащупала скользкий полиэстер Вариного комбинезона.

– Дура, – сказала Варя, – чуть дверь не снесла. Ну пошли, поглядим на твой пожар.

Горела баня. Ярко, с треском, по-новогоднему. Из-под крыши капало черным, редкие языки пламени подхватывал ветер, вылизывая их до причудливых форм. Из дымовой трубы вылетали искры, пурга подхватывала их, кружила в едином танце со снежными хлопьями и тушила о сугробы. Вокруг бани суетились местные. Бестолково тащили ведра, лопаты, багры. Кто посообразительнее, неспешно отпинывал горящие головешки подальше от жилого сектора. Женщины просто смотрели и перекрикивались малозначимыми фразами. Пострадавших не было. Опасение вызывал порывистый ветер и непосредственная близость домов. Пожарные задерживались. На прибывшую бригаду хозяева бани посмотрели без энтузиазма и спросили, нет ли в машине противопожарных средств. Варя предложила жаропонижающую смесь. Хозяева отказались и посоветовали ехать с миром по другим неотложным делам. Однако протокол требовал дождаться пожарных. Я снова забралась в «буханку» и свернулась в самом теплом углу. Знакомые спасатели говорили, что в мороз машина превращается в консервную банку и застрявшим предпочтительнее ночевать в сугробе. Пусть так. Зато ветра нет. Вышел ежик из тумана…

* * *

В хирургии Валек прописался давно и надолго. Никто не помнил уже, почему его называли Валек, не Валя, не Валентин, почему по имени, а не по фамилии. Вальку было под 60, и почти вся его внешность состояла из одних кругов, а то, что не было круглым, стремилось к идее окружности. Круглые «бухгалтерские» очки, округлая лысина, жировые складки на боках. Не хватало двух пальцев на левой руке и правой ноги. Валек был из столяров, на профессиональном жаргоне травматологи ласково называли их «пенечками» – раза четыре в среднем за свою рабочую жизнь они попадали в больницу с ампутированными инструментом пальцами. В хирургии слесарь поселился по поводу отсутствующей ноги. Валек страдал системным атеросклерозом запущенной стадии, сосуды нижней конечности с кровоснабжением не справлялись. Современная медицина уже давно могла предложить восстанавливающую операцию, однако на Валька квоты не нашлось: Минздрав рассудил, что пенсионер без ноги более экономный вариант, чем дорогостоящая операция. А может, случай пациента оказался безнадежным для сосудистого хирурга, и причины его инвалидности носили анатомический, а не экономический характер. Как бы там ни было, а ногу Вальку отпилили, и культя не хотела заживать вот уже четвертую неделю. Валек проживал в шестиместной палате, знал весь персонал поименно и ко всем обращался на «вы», обожал народный фольклор матерного содержания, единственным цензурным произведением в его исполнении была нехитрая считалка, с помощью которой Валек определял, кто из соседей сегодня вынесет его судно. Он усаживался на постели