Хорошая женщина - Луис Бромфильд

14

В аспидно-сером доме заседал «Клуб Минервы», расположившись на складных стульях мистера Мак-Тэвиша, и с унылой тоской слушал доклад миссис Вильберт Фипс о посещении Мамонтовой пещеры в Кентукки.

Двустворчатые двери между гостиной и залом были раскрыты настежь, а дверь, ведущая из гостиной в прихожую, была затворена. Наверху, в спальне Эммы, Наоми все еще лежала в постели с папильотками в волосах: она была слишком разбита и не могла сойти вниз. Всю ночь и почти все утро она истерически проплакала. Попытки Эммы утешить ее несколькими сбивчивыми соображениями о супружеских обязанностях не привели ни к чему. Только визит тети Мабель, расцвеченный откровенными излияниями и красочными примерами, почерпнутыми из собственного опыта и из бесед со многими замужними дамами, несколько успокоил бедную Наоми. Сидя с ребенком на коленях около ее постели, Мабель сообщала все новые и новые автобиографические подробности, всеми силами стараясь предупредить рецидив судорожных всхлипываний.

Внизу носилась Эмма, разрываясь между столовой и кухней и браня неповоротливую Эсси. «Неудачный момент выбрала Наоми, — думала она при этом, — для того, чтобы последовать моим советам! Приходится мне одной хлопотать об угощении». Расставляя блюдца с компотом по столу, она услышала, как звякнула ручка входной двери, и увидела, как та медленно и осторожно открылась. Вошел Филипп, споткнулся о ковер, потерял равновесие и грохнулся оземь.

Эмма сразу поняла, в чем дело. Он пьян и не может встать на ноги!

За закрытой дверью гостиной раздавался тоненький голосок Миссис Фипс:

— Затем проводник поймал сачком несколько рыбок и показал таковых нам. Они оказались весьма интересными, так как глаза у них совершенно отсутствовали, вследствие чего они были слепы. Надо полагать, что, живя столько времени в темноте, глаза постепенно, из поколения в поколение, съеживались, пока не исчезли окончательно. Помнится, я сказала Вильберту: «Подумай только! Эти рыбы совсем слепые!»

Филипп услыхал последнее слово и закричал:

— Я тоже был слеп! Но теперь я прозрел! Наоми сделала меня мужчиной!

Он расхохотался диким смехом. Эмма закрыла ему рот рукой, другой обхватила его за плечи и повела наверх. Там она помогла ему раздеться и уложила в постель. В этом деле она была очень искусна, — не раз оказывала она такие услуги его отцу.

Филипп молчал как убитый. Он зарылся лицом в подушку, кусая наволочку своими крепкими ровными зубами.

В гостиной миссис Фипс заканчивала свой доклад:

— Итак, — читала она монотонным голосом, — вот что мы с мистером Фипсом видели в Мамонтовой пещере. Поездка туда весьма интересна и не требует больших издержек. Я горячо рекомендую всем вам, лэди, предпринять ее при первой возможности. Мы должны всеми силами стремиться к тому, чтобы изучать чудеса природы, принадлежащие нашему великому народу, самому свободному и самому благородному народу на земле.

Эмма сошла вниз как-раз во время. Она поздравила миссис Фипс с прекрасным докладом и выразила сожаление, что ей удалось прослушать только незначительную часть его. Но и то немногое, что ей довелось услышать, было захватывающе интересно. О том, что это «немногое» ограничилось двумя фразами о слепых рыбках, она благоразумно умолчала.

В конце-концов, не кому иному, как тете Мабель, удалось «привести Наоми в чувство».

— Не думай, пожалуйста, что ты — какая-то особенная, не похожая на других, — сказала она, между прочим. — Ты точь-в-точь такая же, как все остальные, женщины.

Тетя Мабель ввела Наоми в колею брачной жизни, подобно тому, как старый, опытный рабочий слон знакомит другого, недавно пойманного, с нехитрым делом тасканья бревен и телег. Для нее это было самой обыденной и естественной вещью на свете.

Но только спустя неделю, не раз проплакав в уединении, вернулась Наоми к Филиппу — новая, смирившаяся Наоми, притихшая и наружно спокойная. Заплывшие жиром круглые глазки тети Мабель подметили перемену в Наоми. Она видела, что что-то очень странное приключилось с невесткой. Собственно, ничего странного, по мнению Мабель, тут не было, — все шло так, как всегда в подобных случаях. Вся странность заключалась в том, что случилось это не с кем-либо другим, а с Наоми. Наоми словно нашла какой-то смысл жизни, жизни в мире, где еще недавно для нее не было места.

Эмма тоже заметила перемену: Наоми стала обращать внимание на свою наружность и даже покупать ленточки и кружева, неумело освежая ими свои целомудренно-строгие шерстяные платья. На ее анемичных щеках иногда появлялась тень румянца. Почти весело собиралась она теперь на спевки и делала слабые попытки вновь заняться шитьем коленкоровых халатов.

Очевидно, думала Эмма, время берет свое. Конечно, она не могла говорить с невесткой о таких вещах, но, тем не менее, знала, что Наоми последовала ее совету. Эмма была теперь уверена, что подчинит Филиппа своему влиянию, ибо он не из тех, что заглядываются на женщин. Нет, они для него не существуют. В этом отношении он не похож на своего отца. Раз двадцать на день повторяла себе Эмма эти доводы. Если дело пойдет на лад, он, в конце-концов, возьмется за ум, ибо жена и дети — лучшее средство привести мужчину в чувство. Когда он станет старше и сделается, быть-может, епископом Восточной Африки, — он будет благодарен матери за проявленную ею силу воли. Он поймет, как она была права в то тяжелое время, когда он на минуту уклонился от верного пути. И тогда бог вознаградит ее по заслугам.

Только одного не могла понять Эмма: как это Филипп мог напиться. Под первым впечатлением она пришла в ярость и едва не заперла сына в кладовой, как поступала с ним в детстве. Всю ночь после происшествия она провела без сна, раздумывая, что делать. Эта история привела ее в ужас. Точно из пропасти забвения встали зловещие призраки наследственности, грозившие перевернуть вверх дном все ее тщательно обдуманные планы. Страх перед этими призраками заставил ее остерегаться и не дал излиться потоку упреков, готовых сорваться с ее уст. Но прошла неделя, потом другая, без повторения скандального эпизода, и Эмма стала постепенно успокаиваться. Филипп, в конце-концов, все-таки ее сын. Она может на него положиться. И, к счастью, никто не видел его пьяным, никто решительно.

Но ее тревожило то, что Филипп не заговаривал с нею об этом «эпизоде». Его молчание оскорбляло ее. Всегда он говорил с нею обо всем, делился всеми своими секретами и планами, а теперь молчит как убитый.