Встретимся в музее - Энн Янгсон

теперь есть внутриутробный снимок моего внука или внучки. Его (а может быть, ее – Карин уже знает пол малыша, но мне не говорит) лицо и головка чем-то напоминают мне голову Толлундского человека. Какой-то своей неотъемлемой сутью. На снимке изображено ровно столько, сколько необходимо, чтобы угадать человеческую природу существа, ничуть не более, но присутствие этого существа ощущается так мощно, и меня поражает, что нельзя просто протянуть руку и дотронуться до детской ладошки.

Жду Вашего скорого ответа.

Андерс

Бери-Сент-Эдмундс

23 августа

Дорогой Андерс,

у нас тут полный кавардак. Оказалось, что Сара была права, хотя я по-прежнему считаю ход ее мыслей ошибочным.

Мэри и Василий действительно решили не оставаться на ферме. Они купили участок земли на окраине Инвернесса и планируют жить в автофургоне, пока Василий будет строить дом. Мэри приняла предложение одной бухгалтерской фирмы в Инвернессе, каждое утро она будет выходить из фургона в белой блузке, на каблуках, с портфелем и уезжать в город на работу. Василий же будет выходить в рабочем комбинезоне и запускать бетономешалку.

Все это они организовали за пару поездок в Шотландию, которые мы все считали самыми обычными каникулами с длинными прогулками, осмотром достопримечательностей и распитием виски. Эдвард просто вне себя. (Это странная фраза, но я не знаю, как сказать иначе. Она подразумевает смесь гнева и отчаяния, которые так сильно изводят человека, что он уже будто бы не принадлежит самому себе.) Во-первых, ему кажется, что они организовали все у нас за спиной, никому ничего не сказав. В смысле, не сообщив о своих планах лично ему. Я же очень удивилась бы, если бы Мэри и Василий нам рассказали. У них нет привычки разговаривать о самих себе, да и вообще о чем угодно. А если бы они преодолели свойственную им скрытность и заранее поделились своими планами с Эдвардом, он бы разразился нескончаемым потоком слов. В основном оскорбительных. Мой муж никогда особо не понимал разницу между разговором и выговором.

Вторая претензия Эдварда заключается в том, что Мэри и Василий бросают его на произвол судьбы. Это обстоятельство бьет по нему куда больнее. Они уедут не раньше чем через месяц, но этого времени все равно недостаточно, чтобы найти бухгалтера и разнорабочего на замену.

Третий, самый болезненный вопрос в том, что их отъезд будет стоить Эдварду денег. Мэри и Василий обходились ему относительно недорого. Я обратила его внимание на то, что теперь мы сможем получать прибыть, сдавая коттедж, который они раньше занимали. Но Эдварда это не утешает. Ему противна мысль о том, что мы зарабатываем, обслуживая, как он выражается, «любителей поглазеть на ферму». Он считает, что это слишком легкий способ зарабатывать на жизнь, подходящий скорее для изнеженных горожан, которые не любят и не умеют работать. Совсем не то же самое, что сидеть в кабине трактора или выбивать субсидии. Далеко не так приятно, как экономить, нанимая членов собственной семьи в качестве бесплатной или очень дешевой рабочей силы. Я знаю, каких трудов стоит сдавать летние коттеджи, потому что в основном этим всем занимаюсь именно я. Но говорить об этом бессмысленно. Потому что реальная причина недовольства Эдварда этой, скажем так, отраслью нашего хозяйства в том, что он терпеть не может гостей. Любых гостей. Он не рад им на ферме, какими бы милыми, интересными и заинтересованными людьми они ни оказались. А многие наши гости соответствуют всем трем параметрам. Эдвард предпочитает тех, кто весь день сидит дома перед телевизором. Тогда их есть за что презирать, и это приносит Эдварду мрачное удовольствие.

Впервые за все время нашей переписки я подумываю о том, чтобы не отправлять это письмо. Стыдно за себя, за горечь, которую я так обильно излила на бумагу. Просто я на самом деле ненавижу конфликтовать. (Так и вижу, как моя мама кивает головой. Со знанием дела.) Я устала сглаживать все углы.

Если бы я уничтожила первую часть письма, выглядело бы так, будто я прячу от Вас свое истинное «я», а этого я искренне не хочу, так что отправлю все как есть. Я написала все это сразу после того, как молодые сообщили нам о своем решении и разразился скандал. Теперь я продолжу в более спокойном тоне.

Вспоминая о том, что я писала Вам о своих детях, о том, какими видела их всегда (и осознать это сполна я смогла, пожалуй, только написав Вам), я вдруг поняла, как ошибалась. Я считала, они вполне довольны тем, что выросли на ферме, а теперь живут и работают здесь, будучи уже взрослыми. В разговоре с Мэри я спросила:

– Почему? Зачем уезжать? Почему Инвернесс?

Она ответила:

– Потому что хочу узнать, каково это: жить где-то в другом месте. Жить в городе. Работать в офисе.

– А если тебе не понравится? – спросила я.

– Тогда мы все поменяем, – улыбнулась она. – Это неважно. Нет ничего такого, что нельзя было бы изменить.

Знала ли я об этом, когда была в ее возрасте? Верю ли в это сейчас? Когда она произнесла эти слова, в моем сознании возник образ Толлундского человека, спокойного и молчаливого, на целые тысячелетия застывшего в своей торфяной постели. Затем я подумала о том, какими словами мы с Вами описывали друг другу свои жизни: я – как следование неумолимому графику производства пищевых продуктов, Вы – как вечный покой под грудой окаменелых остатков прошлого. Согласитесь, нам с Вами трудно сказать, что нет ничего такого, что нельзя было бы изменить. Месяцы не замедляют ход в ожидании, когда нам удобно будет сеять или снимать урожай. Артефакты, которые Вы изучаете, всегда неизменны. Они отражают конкретный момент времени. Они неспособны меняться, именно поэтому Вы их и изучаете. Они рассказывают о том, чего мы в противном случае могли бы просто не узнать. Я начинаю думать, что выбранные нами жизненные пути сбили нас с толку, и мы проморгали свой собственный личностный потенциал, возможность быть иными, чем привыкли и какими были всегда.

Мне есть чем поделиться с Вами по поводу музыки и ребеночка в утробе, но я оставлю это все до следующего раза. В следующем письме обещаю быть повеселее. Найти что-нибудь такое, на что смогу указать Вам со словами: «Только посмотрите!» Скажу и стану с удовольствием представлять, как Вы смотрите на то, что я Вам показала. Я не могу определить, стал ли Ваш слог похож на мой. Я же не знаю, какой у меня слог. Слова просто вываливаются на страницу. Читая