Мало кто знает, но не секрет - Азамат Борисович Габуев

– Ирон адæмæй тæккæ кадджын лæг, Дзугаты Бесойы фырт Сосо, ацы фыс дын барст уæд. Удæгасæй дын бирæ æнтысти, æмæ кæд мæрдтæй дæ бон исты у, уæд дæ курын, мæ фыд Хазбийы мын кæлæнтæй бахъахъхъæн. Æнæниз, æнæфыдбылыз уæд. Оммен![52]

Чувствовалась какая-то незаконченность. Я включил в машине гурджиевскую музыку и станцевал перед памятником трансперсональный цоппай, хотя это массовый, а не одиночный танец.

После танца на душе полегчало. Я сделал все почти как нужно. Ну, может быть, не минута в минуту, не совсем на том месте, но все-таки. Внутренности догорели. Я разделал тушу, завернул ее в бумагу и запихнул в багажник. Когда подошел к двери, то услышал за спиной мужской голос:

– Куда собрался?

Нож был еще в руке – я занес его и обернулся. Никого. Наверно, показалось. Я опустил нож и открыл дверь.

– Вот так просто уедешь, Хазбиевич?

Единственное место, где можно спрятаться, – это ниша. Неужели кто-то стоял там, слушал, как я молюсь, и смотрел, как я танцую? Что за маньяк это должен быть? Я бросил нож между сидений, взял пистолет и на телефоне фонарь включил.

– У меня пистолет, если что!

Я посветил по стенкам ниши. Потом навел свет на бюст. Он как-то странно погнулся, как шоколадный дед мороз в фольге, если на него нажать. Я подошел ближе. Бронзовые глаза моргнули, бронзовые усы шевельнулись:

– Все верно. Это я.

Я отскочил от ниши, так что чуть в пропасть не упал. Потом снова приблизился.

– Бояться меня – нормально. – Бюст усмехнулся. – Но не тебе, не сейчас и не здесь. Опусти пистолет. Второй раз меня не убить.

Я опустил пистолет.

***

Я сам не понял, как приехал с гор, загнал машину, достал Бюст из багажника, поставил его на полку в шкафу и сел на табурет напротив.

Я слушал молча, когда он говорил. Не перебивал, потому что нельзя перебивать старших, тем более таких. Но даже если бы я был менее воспитан, все равно бы не перебил, потому что язык, губы и голосовые связки у меня онемели как от лидокаина.

Кто был передо мной! Какой знакомый голос и акцент – прямо как в тех кадрах кинохроники, которую я смотрел на Ютубе. Я вслушивался в каждое слово. Только иногда отвлекался мыслями, что надо бы посмотреть, дома ли Диана и дети. Вдруг я умер? Разбился по дороге на Верхний Кодах, а теперь вернулся домой в виде призрака, как Николь Кидман в фильме «Другие», и не могу встретиться с родными? Вот такое всякое лезло в голову, потому что я никогда не думал, что встречусь с ним при этой жизни.

Он сказал, что понимает, как я удивлен, поэтому лучше сразу все объяснить и больше к этому не возвращаться. Когда он закончил, то как-то без предупреждения замер. Я даже испугался, что он снова превратился в обычный памятник. Я привстал и потрогал его усы.

– Не надо, – он зыркнул на меня.

Я сел обратно. Колени у меня подпрыгивали.

– Как тебя зовут, парень? Отчество я уже знаю. Остались имя и фамилия.

Я открыл рот и только закашлял вместо слов.

– Выпей воды. Это гараж? Тут есть вода?

Я встал, вытащил из машины бутылку «Урсхоха» и выпил половину, а половину пролил на шею и грудь, потому что руки тряслись.

– Полегчало? Так как тебя зовут?

– Реваз, – я снова сел на табурет. – Батразов.

– Так ты из Верхнего Кодаха?

– Мой дед оттуда.

– А сейчас мы где?

– Владикавказ.

– Не Владикавказ, а Дзауджикау, – он хитро, но добро по-отечески посмотрел на меня. – Чем ты занимаешься, Резо?

– Я депутат. В Парламенте Северной Осетии.

– Это так теперь называют областные советы?

Я посмотрел в пол. Мне было страшно и стыдно рассказывать ему, что произошло, пока он пребывал в Царстве мертвых. Но не зря он мудрейший политик всех времен.

– Дай угадаю. Они просрали страну?

Я упер локти в колени, а лицо в ладони и затряс головой. С носа на пол упало несколько капель.

– Кто? Никита?

– Нет, – я не поднимал головы. – После него был Брежнев, потом Андропов, потом Черненко. Эти двое были совсем недолго. А потом пришел Горбачев, – я шмыгнул. – Уый лæхтæ нын сты![53]

– Они продержались даже дольше, чем я предполагал. Впрочем, это не важно. Мы все исправим. Утри сопли, Резо. Мне нужен боец, а не кисейная барышня.

Я поднял голову, встал смирно, вдохнул так, что сопли в горло залетели.

– Служу… – начал я, но осекся. Как правильнее «Советскому Союзу», или «России», или «Алании»?

– Мне, – подсказал Бюст. – Вольно. Который час?

– Полчетвертого утра.

– Да. Поздно. У тебя семья?

– Мать, отец, жена, два ребенка.

– Ничего им не рассказывай. Иди спать. Еще расскажешь мне и про этого Гробачева, и про других, и про то, что творится со страной.

– Есть, товарищ Сталин!

Я запер Бюст в шкафу. Потом вытащил из багажника тушу барана. Дома в темноте запихал ее в холодильник. Сам разделся на первом этаже и поднялся на второй. Диана спала наискосок кровати. Я подвинул ее и залез. Хотелось ее разбудить и рассказать, что случилось. Но было нельзя. Тогда я обнял ее сзади, потому что чувствовал, что наш семейный союз должен стать крепче, поскольку он как маленькое отражение того большого Союза, который теперь возродится. В этом я был уверен.

Диана проснулась от моего прикосновения:

– От тебя бараном пахнет, – она отодвинулась и тут же снова уснула.

Я понюхал свои руки, встал и пошел в ванную.

Вольный пересказ истории ожившего бюста И. В. Сталина, поведанной им самим в гараже депутата Северо-Осетинского парламента Р. Х. Батразова

Сталин, как и все представители рода Сидамонтæ, отождествлял Россию с родиной предков, чьи гробницы-зиккураты можно найти на обширной территории от Карпат до Северного Китая. Он собирался не просто возродить Евразийскую державу, но создать глобальную империю, основанную на ир-ас-аланском мировоззрении. Это требовало времени, в котором он, как всякий смертный, был ограничен. Доверить же проект кому-то другому он не мог. Поэтому уже после смерти Ленина в 1924 году лучшие советские лаборатории занялись поиском эликсира долголетия.

Первым предложенным методом стали скипидарные ванны профессора Абрама Залманова. Но Сталин отказался принимать их. Как оказалось, не зря – вскоре некоторые из высокопоставленных советских чиновников, увлекшись ваннами, получили ожоги