Плавающая черта. Повести - Алексей Константинович Смирнов

румбу; иные - ламбаду, а какой-то одинокий, на старомодный манер одетый джентльмен отплясывал твист. Сиамские близнецы, являя всему миру право, отвоеванное в парламентских боях, сливались в любовных поцелуях, как будто им недоставало уже имевшейся нераздельности; усатые молодцы в полосатых трико обнимались и оглаживали друг друга по цирковым ягодицам; исполинские бабы вываливали на всеобщее обозрение груди, похожие на шары специального предложения для мегаломаньяков; вращая грудями, эти рыжие женщины - вполне вероятно, что переделанные из старомодных джентльменов - перемалывали, как жерновами, какую-то вязкую массу, и масса малиновыми кляксами шлепалась на помост. Гремели динамики, взлетал серпантин. Далеко впереди торжественно вышагивал гендералитет.

Ролики, тихо шурша, покатились; Ангелина стрижом, держа видеокамеру в правой руке, левой автоматически проверила крепление. На миг она оцепенело уставилась в направляющий спортивный зад и выплюнула, точно хамелеон, своей ногой-крохотулькой - не то из желания пнуть, не то из потребности приласкать.

В окошечке обзора плясали уроды, карлики, карлицы и с ними люди натуральные, переделанные, дополненные, усеченные, проткнутые; они были искренни в своей радости от обретенного в борьбе и баталиях права идти и свободно знакомить общественность с новыми вариантами нормы, а также со скупостью и щедростью одарившей их природы; отныне престарелые полковники могли не прятать под мундирами свое позорное дамское белье; отныне их уже не сажали в Бедлам на цепь, не выставляли на показ для потехи ревущей, мало чем отличающейся от них публики. Карликов и дам низкого сословия, расположенных к трансам и обладающих дьявольскими отметинами, не гнали на костер - все они шли, ликуя в любви и желании к идущему рядом и идущему вместе; видеокамера Ангелины вкрадчиво стрекотала, запечатлевая эту победу разнообразия над пуританской и картезианской пустотой; не распростертая, но почти парящая, Ангелина скользила над Лондоном, впитывая его слепым пятном сетчатки, которое на самом деле является диском зрительного нерва. Образы, напоминая о живом бытии, рассредотачивались по ячейкам затылочных нервных клеток.

Нога во рту Ангелины (Николай ногой качал - делать было нечего) прогуливалась по языку, топала по соседним зубам, а однажды едва не вызвала рвоту, протолкнувшись чересчур глубоко в глотку; за это, в наказание, хозяйка прикусила ее, угодив точнехонько в надколенник, и нога отозвалась мгновенной и острой, довольно приятной болью.

"Сучья лапа", - пробормотала Ангелина и навела камеру на грудастого великана, почти совершенно голого, похожего на борца сумо. Тот что-то пил из бутылки и орал.

"А содержание так и прет из него, из этой формы, это же чистая радость, квинтэссенция".

Губы Ангелины разжались, и в толпу, с провинившейся ноги, понеслась маленькая капелька крови.

Глава 2

- По городу ходят легенды об этих взрывах, - сказала Коровина, накладывая себе салат. Коровина была мамой Кати Коровиной, десятилетие которой сегодня справляли смешанной компанией: во взрослой столовой - взрослые, в детской комнате - Катя с подружками и Ангелина, которые готовили детский праздник: сюрприз, представление, гала-концерт.

Мзилов, лысый врач-стоматолог, запустил вилку в банку со шпротами. На кончик вилки была нанизана корочка хлеба.

- Я очень люблю это масло, - застенчиво объяснил Мзилов, обсосал корочку и макнул обратно.

- И что же это за легенды?

- Довольно жуткие россказни, - заметила Коровина, приподнимая бровь под самый начес. - Ночью, когда весь дом спит, часа так в три, по лестнице проходит женщина в черном. Переходит с этажа на этаж и расставляет на перилах горящие свечи. А какие-то газовые заглушки уже сняты. Они же цветные металлы, сами понимаете, - глуповато пояснила Коровина. - Пройдет, постоит, поставит на каждой площадке свечку, перекрестится и уйдет, а ближе к утру все взрывается. Это какая-то секта, - догадалась Коровина и нервно вытерла руки о ситцевый фартук.

- Это какая-то, извините, чушь на постном масле, - отозвался Мзилов, как раз и облизывая масло с губ. - Хулиганство, диверсия, в конце концов...

Остальные мамы и папы согласно закивали. Бездетные Мзиловы уткнулись в тарелки. В этот момент распахнулась дверь, и на пороге объявилась Ангелина. Она была в своем обычном наряде: штаны мешком, рубаха, сандалии на босу ногу - разве что без шляпы-панамы.

- Мы готовы, - молвила она глухо.

- Ангелина, вы бы хоть посидели с нами за столом, как люди сидят, - всколыхнулась Коровина. - Успеет ваш концерт. Вот, рыбки себе положите красной, олювье...

Ангелина выставила ладонь:

- Нет-нет, нам с детьми очень хорошо. Там и кола, и ситро, и много всего...

Некоторые гости переглянулись, решив про себя, насколько это правильно и мудро - быть с детьми, они и сами были бы с детьми, ибо были когда-то детьми...

"Она подумала мою мысль", - сообразила Коровина.

"Она рассуждает совсем, как мы", - сказали себе Шмаковы.

"Она угадывает прежде, чем мы скажем", - рассудили Блюмы.

Мзилова, отведя голову чуть набок, любовалась Ангелиной. В ней не было ничего от Ангелины, зато было от Коровиных, Шмаковых и Блюмов. Стоматолог Мзилов покончил со шпротами, к которым больше никто не прикоснулся, и вырос из-за стола.

- Пойдемте посмотрим, - пригласил он укоризненно. - Это же дети. Они старались.

Ангелина, услышав эти слова, сразу повернулась и вышла. Из детской послышались восторженные вопли.

- Третий звонок! - заверещал кто-то; судя по тембру - Настя Блюм.

Шторы в детской были задернуты, по стенам сверкали елочные гирлянды. Ангелина стояла в невесть откуда взявшейся коровинской шляпке и, совершенно преобразившись, опиралась на зонт. Посередине комнаты, среди сладких объедков и недопитых лимонадных бомб, высился торт о десяти свечах; все кушанья, съеденные и недоеденные, стояли на столике, застеленном скатертью с долгой бахромой.

Свечи горели.

- Катенька, я же хотела зажечь сама, - печально протянула Коровина, глядя на пламя мотыльками ресниц.

- Погоди, - Коровин придержал ее за веснушчатый локоть. - Дай детям сказать.

Взрослые приготовили фотоаппараты-мыльницы.

- Сначала загадка, - выпалила Лена Шмакова, одноклассница Кати, указывая на неподвижно застывшую Ангелину. - Кто это такая?

Дети были разукрашены в грим и блестки, но грим - румяна, во всяком случае - им не были нужны, до того они раскраснелись. От них остро несло взрослыми духами.

Коровин сделал вид, будто крепко задумался.

- Фея! - сказал он радостно.

- Нет! Нет! - закричали дети.

- Снежная королева, - смущенно хихикнула Шмакова.

- Не угадала! Не угадала!

- Фрекен Бок, - усмехнулся сообразительный Блюм.

- Горячо, горячо!

Ангелина разомкнула губы:

- Между прочим, - произнесла она ледяным тоном, - холоднее