Плавающая черта. Повести - Алексей Константинович Смирнов

Карлсона и длинным чулком Пеппи - о, Мио, мой Мио: режиссура и главная роль - ее, Ангелины, ведь Мио умер, это ясно с первой главы. Он погиб, покинутый и похищенный со скамейки, и Ангелина прожила его сказочную жизнь после смерти, преследуя жестокого рыцаря Като. Это безжалостная сказка, госпожа Астрид Линдгрен, сказала себе Ангелина, когда прочла книгу сама, и после повторила и растолковала это детям, слушавшим ее с разинутыми ртами.

...Но в клинике вышла незадача. Нет, документы были в порядке, и деньги сразу же, невидимым образом, перевелись и рассредоточились, и британские медики, как и ждала Ангелина, побрили ей ногу, изъяли оттуда королеву клеток и посадили в рот, в ту самую дырку, которую оставил этот проклятый гад, в тот самый день, когда Ангелина не довершила самого малого с его женой. Но вместо положенного зуба во рту госпожи Ангелины вдруг выросла нога. Все бегали, приносили извинения, трясли бумагами и страховками, клятвенно обещали ампутировать неуместное новообразование, но пациентка внезапно решила, что пусть. Пусть будет нога. Она была небольшая, эта нога, примерно в четверть языка, с проворными обезьяньими пальчиками; тонкая и водянистая, подобная ножке сомнительного гриба, со всеми микроскопическими суставчиками, ногтями, и даже успела натереть себе маленькую мозоль о нижние зубы. "Толя пел, Борис молчал, Ангелин ногой качал..."

- Оставьте мне ногу, - распорядилась Ангелина, решив, что ей никогда не хватало своих персональных, отличительных признаков. - Распишите мне терапию, чтобы она не отсохла и не выросла больше. Я не имею к вашей клинике никаких претензий.

Ангелину предупредили, что таблетки, которые ей придется пить, очень сильные и ядовитые, они могут неблагоприятно сказаться на внутренних органах, включенных в систему тонкой регуляции по принципу обратной связи.

- Переведите им, - ответила Ангелина, - что гормональные нарушения меня давно не страшат.

Она уже представляла, сколько забавных и милых дел сумеет наделать этой ногой. Заняться ноготками, скрести скребочком, справить белый носок, который, правда, вечно будет намокать во влажном, обильном слюною рту Ангелины. Она вообразила возможность употребить эту ножку в сценической практике; Золушка, из губ которой со звоном выпадает маленький хрустальный башмачок, была бы отличной находкой. Туфелька падает на королевское блюдо, в яйцо-пашот; часы бьют двенадцать; Ангелина стремительно, в стробоскопическом свете, переодевается: то она Золушка, то принц, фея, тыква, крыса, шестерка необъезженных лошадей, заключенных в единую плоть. И каждая бьет копытом, изнутри - в плечо, в желудок, в тугую матку, в правую долю печени. Золоченые хвосты выметают из брюшной полости накопившиеся за королевским обедом шлаки...

- Нога остается, - решительно повторила Ангелина.

Переводчик сказал, что возможна гангрена и заражение крови.

- Антонов огонь! - механическим смехом захохотала Ангелина. - Я хочу познакомиться с этим Антоном! Женат ли он? Нет ли у Антона супружницы из русалок?

И у нее возникла новая фантазия: как новенькой ногой она выбивает рыбьи глаза. Глотает их по одному, приглашая осмотреть тихоокеанский мрак пищевого тракта.

Нога осталась и прижилась неожиданно быстро; она прикипела и старалась во всем повиноваться Ангелине, у которой из челюсти протянулись особенные нервы для ее сгибателей и разгибателей, пронаторов и супинаторов. Поскольку с первым делом было покончено, а завершение его по сроку как раз совпало с делом вторым, постольку Ангелина не замедлила перейти к последнему.

Фиксировать ликование.

Львиное Сердце спал львиным же, богатырским сном; его баюкали кости старушки Виктории, которые, единожды, но ненадолго упокоившись, довольно скоро заволновались и больше уж упокоиться не могли, погромыхивали. Над Лондоном натянули специальный трос для ведения видеосъемки, тогда как ангельского полета Ангелине, прибывшей на берега Альбиона с тем пониманием, что не единым зубом сыта, не составило труда, если принять во внимание широкий круг международных единомысленных знакомств, исхлопотать себе право участвовать в съемке. Это умение налаживать отношения и связи давалось ей с неизменной легкостью: естественной, сказали бы мы, разбавленные викторианцы, не будь эта легкость противной естеству, которое объединяет людей.

Итак, Ангелину пустили в связку операторов, найдя приятным, что и пришелица из ортодоксальной Руси примет деятельное участие в параде меньшинств.

Какие это будут меньшинства - никого уже, собственно говоря, не интересовало. И Ангелина не слишком заботилась: ей выдали спортивный костюм - чуть мешковатый, как и все, что оказывалось на нее надетым; подарили шлемом. Специальными страховочными креплениями Ангелину приладили к прочнейшему тросу титанового или иного какого сплава - так, что она, четвертая в связке ли, в спарке, повисла над Лондоном, смешно помахивая руками и ногами; та, что во рту, тоже отплясывала. Сзади повисли другие члены команды, и Ангелина обозревала беззастенчивый слоновый зад уроженки Уэльса, обтянутый синими с желтым, лыжными шароварами. Исхитрившись, Ангелина оглянулась и подарила улыбкой долговязого летуна; при виде крохотного изъяна у нее во рту - какого-то, как ему подумалось, червячка - он вежливо вздрогнул, улыбнулся в ответ и надвинул темные очки: лишняя вещь, когда собираешься приступить к видеосъемке.

К ужасу королевы Виктории, к очагу свежайшего инфаркта во Львином сердце и к жутким, моноцефальным сновидениям обезглавленного короля Карла, меньшинства уже выкатывались на улицу, но еще не заполонили ее целиком, от начала и до конца; предполагалось, что когда шествие растянется во всю свою восторженную длину, операторы пронесутся над ним на бреющем полете, фиксируя самых и не самых ярких. Ангелину привлекала сопричастность - прежде всего; во-вторых, она нуждалась в наглядном материале для сценической обработки на подмостках Отечества. Имелись планы поставить некое представление с гадами и карлами, которые поклонялись бы Совершенству - не ей, Ангелине; она предпочитала оставаться за кулисами и редко выходила даже на зрительский аплодисмент; если же и выходила, то скромно и неуклюже, обмотанная артистическим шарфом, что до полу, да в свитере, вытянутом до колен. Роль очередного Совершенства среди уродов готовилась для другой; сперва для той, что осталась за дверью, откуда Ангелину вышибли ударом кулака; теперь - для новой, еще не обозначенной до конца.

Улица под тросом гремела, визжала и улюлюкала. В небе парили стаи вспугнутых голубей; по краям шествие ликования - вообще, могло показаться, будто это латиноамериканский карнавал - охраняли конные полицейские. Впрочем, никто бы не удивился, когда бы выяснилось, что это тоже участники мероприятия. Взрывались петарды, вращались огненные колеса; откуда-то, на чьих-то горбах, приплыл, волнуясь, китайский дракон, разрисованный спреями.

Сверху толпа представлялась суетливой толкотней игрушек, покинувших разоренный за ночь игрушечный магазин. "Джанни Родари, - подумала Ангелина, - "Путешествие "Голубой Стрелы"". Они катились, шагали, перекувыркивались; стоя на колесницах, они танцевали самбу и