Соло на швейной игле - Андрей Юрьев

Гоблин проводил его взглядом, сплюнул под ноги длинным сочным плевком и сказал тихо:

– Ну, тебе, конечно же, можно.

Отойдя шагов на десять от разбитой машины, Юра прислушался. Ничего, кроме бубнежа пацанов сзади да стука собственного сердца. Так темно, что он не видел дальше собственных рук. Из-за туч вышла луна, Юра различил впереди еловые стволы. Прошел половину пути до леса и услышал тихие голоса. Потом увидел слабый свет. Побежал, шелестя травой под ногами, и чуть не ткнулся в Сарыча. Тот схватил его за грудки, вгляделся в лицо и отпустил.

– Что тут у нас, Виктор Давыдыч?

– А у нас тут гражданин Додик пытается уползти от правосудия, – Сарыч посветил вниз фонариком мобильного телефона. Привалившись к сосне, на них скалился Додик. Кожаная куртка располосована, белая рубаха вся в крови. Он тяжело дышал.

– Суки! – прошипел Додик.

Раздался треск, в круг света вошел Заха. Он был похож на зомби.

– А вот и Заха, – сказал Сарыч. – Ты как, жив?

– Зуб выбил об торпеду! – сказал Заха, слегка шепелявя.

– Смотри, кто у нас тут, – С арыч опять посветил фонариком.

– Недалеко убежал, мент поганый!

– Ну-ка, посвети, – с казал Сарыч, передавая телефон Юре. – А ты дай мне Стечкина.

– Ты чего творишь? – свистящим шепотом закричал Додик. – Не надо!

– Не надо? А в нас стрелять, значит, надо? Можно, значит, в гражданина Сарычева стрелять? Ты у нас, получается, и пострадавший, и суд, и палач? Так?

Додик завыл:

– Ах ты мразь! Да я тебя!

Кинулся на Сарыча, но ткнулся лбом в ствол и повалился обратно к дереву. Выпучил глаза, раззявил рот и ударил затылком в сосну. И еще раз. Изо рта потекла кровь, в груди забулькало, захрипело. Раздался оглушительный выстрел. Юра выключил фонарик.

– Пошли, – сказал Сарыч. Сосновые иголки захрустели под его ногами.

Часть 2

Глава 11

Москва – город миллионов лиц, впрочем, как и любой другой мегаполис. Иногда эти лица улыбаются вам, иногда скалятся, но чаще попросту безразличны. Москва прекрасна, если на душе поет весна в унисон с симфонией городских птиц и автомобильных гудков. Она может быть ужасна, когда все валится из рук, и там, где еще вчера был свободный проход, упираешься в очередной бетонный забор. Для влюбленных Москва – волшебный храм с припрятанными от чужих глаз секретами и тайнами, лучший город на планете как летом, так и зимой. Часто случается, что уже пришедшая по всем признакам московская весна отступает, смотрит исподлобья, как бегут под обжигающим ледяным дождем не ожидавшие такого коварства горожане. И небо тогда низкое, серое. Поднимаешься на улицу из перехода, и кажется, что вот сейчас встанешь на последнюю ступеньку, зацепишь небо и будешь ходить с куском облака на голове, как в шапке.

Сегодня в Москве случился именно такой день, когда хорошо остаться дома под теплым светом лампы и наслаждаться чаем с лимоном. Повезло тем, кто может поспать подольше и глазеть в окно на спешащих людей, залитые дождем очки и стекла машин. Тысячи несчастных москвичей вынуждены бежать на работу и там, зажимая зевоту, пялиться в экраны с графиками и электронными письмами.

Дэну вроде бы проще. До самолета оставалось два дня, капризы природы не волновали его так, как большинство работников в офисе. Они входили сегодня шумнее обычного, громче скрипели плащами и дождевиками, топали ботинками, кляли погоду и жаловались на сонливость и головную боль. Работники заставляли все пространство раскрытыми мокрыми зонтами и, чертыхаясь, незаметно пинали чужие. Они торопили время в ожидании лета, как ускоряют дни до выходных, а часы – до обеда, не понимая, что, заставляя время бежать, пропуская слякоть и морозы, понедельники и четверги, они перематывают большую часть своей единственной жизни.

Дэна мучила головная боль, и он прислушивался к себе, гадая, не от иголки ли она, но в его глазах Москва, хмурая и ненастная, выглядела как любимая женщина в плохом настроении. С кем не бывает? Не проклинать же за это. Гораздо приятнее, а главное, умнее и дальновиднее тихо подойти, обнять и поцеловать нежно, прижать ее голову к груди и, укачивая, прошептать: все пройдет. Все будет хорошо. Я вернусь.

Дэн уже скучал по Москве, зная, что через два дня улетит за четыре тысячи километров на восток. Он скучал по коллегам, поднимал взгляд, смотрел, как они работают, а иногда ленятся, и ему уже недоставало ежедневной рутины, сдерживающей его рокерскую душу. Но больше всего, до комка в горле, он тосковал по Крис.

Вчерашний вечер получился тяжелым, моментами даже невыносимым. Но одновременно и прекрасным. Им казалось, что они лежат на острых лучах звезд на млечном пути, что черная бесконечность перед ними принадлежит только им одним, что это их кровь толчками питает весь мир. Грядущая разлука еще больше сблизила и еще дальше отдалила их друг от друга.

«Все будет хорошо».

«Я вернусь».

«Засыпай».

***

В одиннадцать часов пришло электронное письмо со ссылкой на демозапись от дяди Бори. А в обед приехал Лёха. Позвонил, когда Дэн доедал бизнес-ланч в кафе возле работы.

– Выходи, запись послушаем, поболтаем, – сказал Лёха.

– Сам, что ли, не мог послушать? – возмутился Дэн. Он не любил, когда его отвлекали в обед. – Чего приперся?

Вышел. Лёхин «форд» стоял, криво припаркованный в Проектируемом проезде, буквально в двух шагах. Размытый силуэт за противной завесой мелкого дождя, маскирующегося под туман. Всего пара шагов, но Дэн сразу отсырел. Плюхнулся на сиденье и пожал Лёхину руку. С волос капало.

– Чертовски рад тебя видеть, Стили Дэн! – сказал Лёха, вытирая руку о джинсы.

– Ну. Послушал уже? – спросил Дэн.

– Хотел бы соврать, что нет, – ответил Лёха, – но я всю дорогу ее на повторе гонял. Раз двадцать, наверное…

– Ну и как?

– Бомба!

– Ну, включай.

Лёха потер руки в предвкушении и торжественно нажал кнопку play на проигрывателе.

Раздался тихий щелчок, и под аккомпанемент дождевых капель, цокающих по крыше, зазвучал знакомый гитарный рифф. Он начался тихо, почти нежно, но с каждой секундой набирал мощь и напор.

Проходящая мимо девушка задела машину зонтом и заглянула внутрь. Буквально на миг взгляд Дэна встретился с ее взглядом, и вот уже ее спина качнулась в зеркале заднего вида и пропала вместе с кажущейся робостью первых аккордов. Звук рос, напряжение зашкаливало, и вот вступила вся группа, как единый живой организм – бас, барабаны и ритм-гитара, и над всем этим соло в рваном нервном полете. Начался первый куплет – хрипловатый