Карнавал судьбы - Кристиан Гарсен

Как мне пояснила Беатрикс Медоу-Джонс — после того как перестала плакать и заказала стакан вина (я себе тоже), — речь шла об одном из ее приятелей с детских лет, который в один прекрасный день, без всякого повода, все бросил и куда-то уехал. Беатрикс Медоу-Джонс в предыдущие годы была его доверенным другом, поэтому и после его исчезновения продолжала, одна-единственная, в течение трех лет получать весточки от него. И вот однажды получила письмо, довольно короткое, отправлено оно было из Болдера, а подписано как-то странно: «от Аластера Спрингфилда», причем почерк был незнакомый, хотя текст был составлен от первого лица. Оказалось, Спрингфилд познакомился с одним старым отшельником, по имени Горацио Мерфи, попросил его написать и послать это письмо из ближайшего города, куда тот собирался наведаться.

Аластера, — писал Горацио Мерфи в первом лице, как бы о себе, — после смерти его сестры-двойняшки Хелен стали посещать странные видения, что он должен убежать из дому, чтобы не сойти с ума. «Я был обязан бросить свою привычную жизнь, — писал Мерфи со слов Спрингфилда, — уйти как можно дальше от всего и как можно глубже в себя, чтобы отыскать там, если удастся, то, что поможет сохранить мою целостность, мое единство. Я ощущал, что себя так, будто начал крошиться, — писал Мерфи под диктовку Спрингфилда, — чувствовал себя разбившейся китайской вазой, рассыпавшимися шариками ртути, кусочки меня были повсюду, и единственной возможностью собрать себя заново было забраться как можно дальше и глубже, например, — сюда, откуда я тебе и пишу, в эту огромную прохладную пещеру, где я диктую одному очень худому старику по имени Горацио Мерфи, то, что ты читаешь, а он записал своей рукой. После исчезновения Хелен я жил в очень страшном мире, где реальность и сон, жизнь и смерть перемешались, не смогли поделить территорию. Вот поэтому я и ушел. Я живу в этой пещере посреди „нигде“ и я люблю ее. Напротив входа в пещеру простирается необозримая пустынная равнина, в разгар дня воздух над нею дрожит. Иногда, вдалеке, проползет гремучая змея. Изредка вижу орла или койота. Двух-трех грызунов. Это очень красиво. Это я. Это и есть я. Пещера, говорящая с тобой, это я сам. Я живу в роскоши одиночества. В глубине пещеры есть темная ниша. В глубине этой ниши — маленький как бы коридор. А в глубине коридора — довольно просторная комната. Чаще всего там я и провожу свое время. Понемногу восстанавливаю себя. Скажи это моим родителям, если их увидишь. Но не пытайся найти меня, и они пусть не пытаются. Никогда».

Беатрикс поднесла свой стакан к губам. Темное пятно вина как будто само выросло в воздухе, вместе с ложем из стекла. Она сделала небольшой глоток, я в этом к ней присоединился.

— Это было почти все, что содержалось в письме, написанном Горацио Мерфи за Аластера Спрингфилда, — вновь заговорила Беатрикс Медоу-Джонс. — Я послушалась и не пыталась разузнать, где именно мог находиться Аластер. Однако мне захотелось навести справки об этом Горацио Мерфи, старом и очень худом отшельнике, писавшем письма за других. Узнала не так уж много, по правде говоря, ничего существенного. Некий Мерфи регулярно показывался в Болдере — городе, откуда пришло письмо, другой или, возможно, тот же самый зачастую зимовал по четыре месяца в приюте для стариков в пригороде Солт-Лейк-сити. Про обоих никто ничего не знал, было понятно лишь, что живут без семьи. Тип из Солт-Лейк-сити, тот же, вероятно, самый, что второй, отправивший письмо, сбежал из приюта, когда администрация решила оставить его там навсегда. Следующей зимой он не вернулся. Вот и все. Совсем не много.

«Я уж и не знал, что подумать, — пожалуюсь я Марьяне спустя пару дней. — Слушал Беатрикс Медоу-Джонс и даже не знал, что подумать. Хотел хоть что-то сказать, но потерял голос: почувствовал, что нужно потянуть паузу, как бы действительно полезть за словами в дальний карман. Все рассказанные мне истории как будто переливались друг в друга, точно как говорила Шошана Стивенс по поводу Шеридана Шенна: все воспоминания о его прошлых жизнях без конца переливались из одного закоулка его сознания в другой, пока он не утратил способность отличать правду от вымысла, приснившееся от пережитого, случившееся в этой жизни от случившегося в одной из прошлых… Да и сам я уже не мог с уверенностью сказать, кто именно — Шеридан Шенн, Эдвард Чен, Евгений Смоленко или Аластер Спрингфилд — нашел укрытие от грозы, кого сметрь сестры подтолкнула бежать от привычной жизни, кого неотступно преследовала стая неуправляемых образов, заставив искать убежища под землей, кто по неизвестным причинам решил встретить свою смерть, как одинокое животное — свернувшись клубком в дальнем конце норы, кто, отчаявшись перенести непереносимое, забил себе рот землей, чтобы положить конец своим мукам. Если честно, я тут, конечно, преувеличиваю: если спокойно обдумать истории, которые мне рассказали Евгений Смоленко, Шошана Стивенс и Беатрикс Медоу-Джонс, если рассмотреть их одну за другой, я бы сумел связать с каждой из них тот или иной поступок, ту или иную судьбу, но когда Беатрикс Медоу-Джонс рассказывала мне об Аластере Спрингфилде, судьба которого была так странно похожа на злоключения Эдварда Чена и Шеридана Шенна, все во мне приходило в смятение, и, в конце концов, вырастал вопрос: кто же из них трех когда-то был, если верить Шошане Стивенс, моим отцом?»

— Аластер Спрингфилд, каким я его знала, — продолжила Беатрикс Медоу-Джонс, — человеком довольно скрытным и суровым. Был заметным парнем, сказала бы — выше среднего, бледным и сухощавым, волосы у него уже в детстве начали седеть, глаза были светлые. Мы с ним сердечно дружили, в пятнадцать лет даже слегка флиртовали. Он увлекался французской литературой, — добавила она с улыбкой, — записывал свои размышления о ней. Помнится, особенно долго он читал одного автора, имя я позабыла — что-то похожее на Мешок, такое может быть?

— Наверняка, Анри Мишо, — ответил я.

— Да, — согласилась Беатрикс Медоу-Джонс, — Ми-шоу, именно. Других он тоже читал, но их имен я уже не помню, к сожалению, — сказала она с извиняющейся улыбкой.

— Странно, — не смог я удержаться, чтобы не сказать, — вчера вечером я смотрел по телевизору, хотя и не досмотрел, один фильм с эпиграфом как раз из Анри Мишо: «Желательно не путешествовать в компании мертвеца». Однако ваш друг все же, в каком-то смысле,