Перед солнцем в пятницу - Альбина Гумерова

– Глядите-ка, вон затем столом! Тарталетки! Во народ! Не едят, а на всякий случай нахапают. Хотя я и сама так делала… Надо срочно к ним присоединиться!

– Может, лучше пиццу где-нибудь? – Костю начало это напрягать.

– Нет, это же совсем невесело!

И она устремилась к столу, за которым стояла компания немолодых мужчин и женщин. Костя нехотя пошел за ней.

– Добрый вечер, не видели Леонида Романовича?

– Да только что здесь был, покурить, наверное, отошел, – беззаботно ответили ей.

И Айлен вдруг стало неприятно оттого, что ей так легко соврал незнакомый человек. Поэта Рогова не было в фойе на фуршете в честь его юбилея уже довольно долго – это первое, на что обратила внимание Айлен, как только вошла. Но в этот самый момент подвыпивший, теплый, веселый мужчина по-отечески обнял стройную Айлен и развернул лицом к столу. Она виновато обернулась на Костю, но он сделал ей знак рукой – мол, ешь, общайся, я подожду, и присел на мраморный бортик фонтана-ямы, который когда-то заботливо выложили советские строители.

Костя любил крепкие здания советского времени. Здесь, в Центральном доме литераторов, интерьер не меняли, лестницы массивные и неоправданно (видимо, для солидности) широкие, колонны толстые – огромное пространство было обыграно не вполне грамотно и удобно, но смотрелось все величественно. Плафоны люстр съедали свет, потому в огромном фойе было тускло, но ощущение, будто находишься в иной эпохе, людям нравилось. Кто был старше и успел в советское время пожить – ностальгировали, ну а молодежь… А у молодежи в тренде раритет.

Айлен, когда ее пригласили к столу, тут же отбросила неприятную мысль о мелком вранье, мило общалась с компанией, пила сок и закусывала. Если приглядеться, можно было заметить, что она старается наесться впрок и пытается это скрыть. Костя наблюдал за ней и подумал, что, возможно, она погорелец или сбежавшая из строгой семьи инакомыслящая, а потому отвергнутая, и не тянет самостоятельную жизнь, но гордая очень, чтобы вернуться и покаяться… А может, она потеряла всех разом. Всех. И теперь совершенно одна.

Батарейка на телефоне садилась, потому Костя, чтобы скоротать время, раскрыл книгу стихов Леонида Рогова и попытался почитать. Стихи были какие-то туманные, не сразу понятные и труднопроизносимые… Костя запомнил оттуда одну-единственную фразу: «деве своей на диво»… Что-то купить советовал поэт для девы – то ли зеркальце, то ли побрякушку.

– Молодой человек, а вы что же, за рулем?

Костя поднял глаза. Перед ним стоял поэт.

– Я уже выпил и закусил, спасибо, – он поднялся и протянул поэту руку.

– Приятно, Константин, что вы любите стихи. Стихи и женщин любить надо, остальное – пустое. Вы еще остаетесь?

Костя удивился тому, что Леонид Рогов запомнил его имя.

– Да, я жду свою девушку. Но с радостью вышел бы на перекур.

Не боясь упустить Айлен, которая стояла к ним спиной, Костя взял в гардеробе свою одежду и вместе с Роговым вышел на крыльцо.

– Отойдем чуть дальше?

Они завернули за угол, ближе к служебному входу, встали и закурили. Несколько мгновений оба испытывали неловкость от тишины.

– Не пожалели, что пришли? – виновато спросил Леонид Рогов.

– Что вы! Прекрасный вечер! И книга хорошая.

– Да… Шестьдесят пять. Когда-то такие люди казались мне глубокими стариками. Я думал, что в этом возрасте и умереть не жалко. А знаете, жалко! Хочется жить и жить, жить и жить.

– Это точно! – согласился Костя.

– Лишь бы стихи приходили. И женщины жаловали. Я всю жизнь любил поэзию и женщину. Если бы мне сказали, выбирай: либо ни одной строчки больше не напишешь, но красивые женщины боготворить будут, либо ни одна женщина, даже самая никчемная, на тебя не взглянет, но писать будешь от Неба, от самого Бога и гениальными будут стихи… Как вы думаете, что бы я выбрал?

Костя немного смутился – для него, человека не пишущего, ответ был очевиден: конечно, выбрать надо женщин, без них – какая жизнь? Но, боясь обидеть своего собеседника, на всякий случай ответил так:

– Второе, наверное. Вы же поэт.

Леонид Рогов отбросил окурок в сторону и закурил вторую сигарету.

– Вот и я в вашем возрасте так считал. Что самое главное в жизни – это мои стихи. А остальное – как бы на службе у моих стихов. Теперь я не задумываясь выбрал бы первое. Потому что пишешь, оказывается, не столько от бога, сколько от живых людей. Нет женщины – а для меня это все равно, что нет жизни, – значит, и стихов нет. Все писатели и поэты во все времена посвящали женщинам стихи, писали жизнь и человека в этой жизни: как он своим бесценным даром распорядится, о чем будет думать, кого любить, какие поступки совершать. Хотите еще? – и поэт протянул Косте сигарету.

Костя больше курить не хотел, но не взять постеснялся.

– Мои настоящие друзья давно разошлись, – признался поэт. – Они даже на фуршет не остались, после торжественной части выпили со мной и ушли. Что поделать, – он окинул взглядом толстостенное здание, в котором, кроме арендаторов, уже почти век располагался Центральный дом литераторов, – им отчетность нужна. Провели юбилей такого-то поэта. Нет, я не против, ничуть… просто… как-то неловко это все!.. Я тридцать лет в этом союзе состою. Не откажешь ведь, – и он улыбнулся, пышные усы его чуть разъехались в стороны. – Хотя, если честно, я бы лучше деньгами взял. Скажете, зачем старику деньги?

– Чтобы тратить их на женщин?

Оба рассмеялись и пожали друг другу руки.

– Будет женщина – будут и стихи. Не будет женщины – не будет стихов. Это не только поэзии касается, мой друг. Всего! Всей жизни! Вот вы, чем занимаетесь?

И тут выбежал через заднюю дверь тот услужливый резвый молодой человек в пиджаке.

– Леонид Романович, куда же вы? Гости еще не разошлись, мы же хотели книги подписать? Без автографа и селфи с вами никто их не купит!

– Да их и так никто не купит, голубчик! Вы вот, к примеру, купили?

Немного растерялся, но тут же нашелся изворотливый человек:

– Вот и куплю как раз! И подпишу! И выложу с хештегом «Пушкин нервно курит в стороне». Шучу. Пройдемте в фойе!

Поэт ответил неожиданно тихо, спокойно и строго:

– Спасибо, Гриша, я уж по-стариковски, домой. Не мерзните.

Леонид Рогов протянул свою широкую ладонь для рукопожатия. Затем, кое-как подняв воротник неудобного пальто,