Юркие люди - Анна Андреевна Лужбина

– Я тоже хочу кататься на велосипеде. Если дашь покататься на багажнике, я никому про тебя не скажу.

– А если мама с папой увидят?

– Не увидят, они ссорятся.

Федя каждый день выходил за забор, а Олечка – через день. Иногда они гуляли вместе, иногда катались на велосипеде, а Ваня бегал за ними, спал или читал книжки возле Фединой бойницы. Как-то раз Федя и Олечка вернулись и увидели у бойницы маму. Лицо у нее было такое же красивое, но грустное. Федя хотел придумать, как ему выкрутиться, но мама не была похожа на маму, которая вот-вот начала бы ругаться.

– Дай мне покататься, Федюня. Мне Ваня разрешил. Сто лет не каталась.

– А если маньяк придет?

– Маньяки только там ходят, где папа. Не волнуйся.

Мама села на велосипед и поехала в поле. Федя смотрел на ее фигуру в белом платье. Мама ехала и, кажется, улыбалась. Федя подумал, что это благодаря ему мама теперь улыбается. Она ездила туда– сюда, растворялась в зеленом поле, потом появлялась снова.

Теперь они гуляли втроем – то вместе, то по очереди. Мама иногда смотрела за детьми из бойницы, иногда возвращалась в дом, иногда спала в беседке. Отец почти каждый день дежурил и смотрел на другую сторону поля. Феде было его жалко, поэтому иногда они дежурили вместе.

Когда ночи стали темнее, отец начал чаще свистеть свою песенку. Мама закрывала двери на все замки, приносила отцу чай, гладила его по руке.

Один раз в середине лета отец вскочил со своей скамейки и, глядя в поле, выстрелил из ружья. Мама стояла за его спиной с чаем, пролила этот чай на белое платье. Куры взлетели, закричали, захлопали крыльями, но быстро затихли. В поле никого не было, только ветер качал траву и цветы. У дома стало так тихо, что Федя услышал, как прыгнул кузнечик. Мама кинула пустую чашку в поле.

Когда ночи совсем почернели, Федя узнал, что мама подала на развод. Отец остался в деревне, а они втроем уехали в Архангельск, в старую мамину квартиру. Олечка сложила пластилиновые фигурки в коробку и взяла с собой. В новой квартире она убрала коробку под кровать и стала лепить что-то другое.

Иногда Федя приезжал к отцу, чтобы сходить на рыбалку. Отец рассказывал, что люди здесь все еще исчезают. Он стал худее, острее, вся старая одежда теперь ему велика.

Он учил выживать в лесу, разжигать костер из мокрых веток и вязать узлы. Как-то взял Федю на стройку – объяснял, как правильно пилить и бить большим молотком. Федя запомнил что-то, но на стройке ему не понравилось, хотелось в город. В городе у него был велосипед, своя комната и что-то другое, новое.

Не как в кино

Кожа у Маргариты в родинках и веснушках, а еще пахнет морем. Кончик ее косы прячется под одеялом, и коса кажется бесконечной.

– У нас вот это здание – школа, – Маргарита показывает пальцем в открытое окно.

Режиссер смотрит на ее палец, потом уже на то, куда Маргарита показывает. Подходит к окну: напротив такой же дом, как у Маргариты, но по двору вокруг кучи сваленных рюкзаков бегают загорелые дети.

У каких-то детей Режиссер уже выучил имена, хотя никогда с ними не общался. Дети просто бегают всюду, а кто-нибудь взрослый кричит им что-то из открытых окон.

У всех домов здесь открыты окна.

– Надо Кеше намазать коленку йодом… или промыть хотя бы, – говорит Маргарите Режиссер.

– Ох, и правда. – Маргарита встает, накидывает выцветший халат на ночную рубашку. – У него всегда грязные разбитые коленки! В любую погоду.

Режиссер вспоминает, что про него в детстве тоже так говорили. Но он коленки разбивал в одиночестве, а здесь почему-то все взрослые как родители, а все дети как будто общие. Можно подойти к соседке, и она накормит тебя обедом.

– Кеша! – кричит Маргарита. – Кеша!

Идет к холодильнику, достает творожную запеканку.

– Кеша, иди сюда! – Маргарита снова кричит в окно.

Когда Режиссер выходит из ее дома, то оборачивается, и настоящее сразу же представляется ему воспоминанием. Маргарита подзывает Кешу через открытое окно, а на Режиссера не смотрит.

Солнце печет беспощадно.

– Абакан, – голос Оператора.

– Новосибирск, – а это Ассистент Оператора.

– Краков.

– Воронеж.

– Жопа!

Оба смеются.

В обеденный перерыв Режиссер снова идет к Маргарите. Она уже совсем другая, и коса свернута на затылке в бублик. Режиссер видит, как много у Маргариты седых волос, они будто обсыпаны сахарной пудрой.

– Сейчас покажу тебе, что увидела интересного, – говорит.

– Покажи.

Маргарита подходит к одной из своих ровных и чистых грядок, поднимает улитку с ярко-зелеными рогами.

– Что это, как думаешь? – спрашивает Маргарита.

– Рога. Никогда таких не видел.

– Это гусеница-паразит. Она ест эту улитку изнутри.

– Гадость.

– А ты что не на съемках?

– Там сорок в тени, Рита, невыносимо. Перерыв.

– Ну так и здесь столько же. – Маргарита вздыхает, пожимая плечами. – Не знаю, можно ли спасти?

Она поднимает на ладони улитку. Потом отламывает от яблони веточку и с интересом ковыряет веточкой у улитки под панцирем. Режиссер отворачивается: он и сам чувствует эту палочку под своими ребрами уже несколько дней.

– Нужно веточкой попасть туда, где улитка дышит, – объясняет Маргарита. – Тогда паразит уйдет…

В дальнем углу участка – большое дерево. Все деревья высохшие и полуголые от солнца, а у этого вся крона ярко-зеленая. Из кроны свешиваются голые загорелые ноги, болтаются туда-сюда. На одной паре ног – сандалии. Наверно, девочка.

– Получилось! Вывалилось.

На террасе мягкий сквозняк. Пахнет хвоей и водорослями. Режиссер с Маргаритой пьют чай со смородиновым желе.

– Хотел бы я остаться тут навсегда, – говорит Режиссер, зажмурившись.

Во рту сладко и кисло, как будто слюна изменила вкус. Маргарита наливает чай в блюдце и ничего не отвечает.

Из школы дети сбегают прямо с уроков. Они подсматривают за съемками, прячась в изогнутых соснах. Звукорежиссер жалуется на шум: ветер, детский смех и ор. Потом все это вычищать, перезаписывать.

– Дима, ори тише! – кричит куда-то в сосны Звукорежиссер.

– Кто из них Дима? – спрашивает Второй Режиссер, оборачиваясь.

– Уже спрятался…

Приезжие – обгоревшие и уставшие, местные – коричневые и живые. Песок такого странного цвета, тела сливаются с песком. Видно только улыбки и яркие плавки.

– Люди из глины, – чей-то задумчивый голос.

– Они что,